Став на место, где я обнаружил кожуру, он оглядывался по сторонам.
— А как ведет себя ваш Опал?
— Опал, как обычно, без успехов. — Или их не замечают.
— Был бы рад, Виктор Сергеевич, если бы вы их заметили, — не удержался я от плохо замаскированной подначки.
Словно восприняв мои слова совершенно серьезно, он устремился своими легкими птичьими шагами к клетке Опала и постучал по прутьям согнутым указательным пальцем.
— Извольте, голубчик, показаться! Послышалось яростное рычание.
— Ого, а он не любит фамильярностей.
Никогда не видел я Опала таким разъяренным. Его глаза утратили тусклость, в них вспыхнули багровые огоньки. Он колотил себя в грудь, выкрикивая угрожающее:
— Ух! У-ух!
— Проявляет характер, — одобрительно сказал Виктор Сергеевич, склонив набок голову, приглядываясь к Опалу.
Так же мгновенно, как и взъярился, шимп затих.
— А это уже нетипичное поведение, — раздумчиво проговорил директор. — Поздравляю, Борис Петрович. Ваш питомец делает некоторые успехи.
Опал отступил в глубь метки, повернувшись к нам спиной, поросшей необычно длинной шерстью.
— Вот и кончилась его реакция, — разочарованно сказал я.
— Кончилась ли? — как эхо откликнулся Виктор Сергеевич, не сводя взгляда с шимпа. Затем спросил: — А как другие?
— Коровы дали прибавку в весе и надое — до килограмма молока дополнительно. Быки тоже прибавили в весе, но стали слишком агрессивны. Качество шерсти овец заметно повысилось, а вот вес стал почему-то снижаться…
— Не спешите переводить Опала в большую клетку, — без всякого перехода сказал Виктор Сергеевич, почему-то повышая голос.
— Но как же самки? И потом…
— Поместите туда другого самца.
Шевельнулась косматая голова Опала с большими ушами. Мне показалось, что он прислушивается к нашему разговору. Возможно, его насторожили громкие интонации.
— Виктор Сергеевич, — робко начал я, — может быть, временно прекратить опыты с полигеном «Л» на обезьянах? Начало, сами видите, неудачное. Лучше потом…
— Потом? Боитесь дать козыри оппонентам? Осторожничаете? В вашем возрасте рановато.
Я не мог даже предположить, что на нее так подействует смерть Тома. Сначала она испугалась, полные губы задрожали, она прихватила нижнюю острыми желтоватыми зубами. И вдруг по щекам покатились мутные горошины, оставляя темные следы.
— Он был такой послушный, — говорила она, всхлипывая. — такой сильный и послушный… Когда я делала им прививки, он словно понимал, что это надо. Диана пыталась меня укусить, так он дал ей затрещину. Нельзя было мне уходить на этот паршивый фильм!
— Явилась наша Татьяна, — послышался бархатный баритон, и через порог вивария переступил Евгений Степанович. — Мне сообщили, что дежурить здесь должны были вы.
Таня согласно кивнула. Требовалось мое срочное вмешательство:
— Я уже говорил, что у нее родственница…
— Я в кино была, Евгений Степанович, — сказал она, и в мокрых ее глазах блеснул непонятный мне вызов.
— А Борис Петрович по доброте душевной отдувайся тут за вас. Об этом вы подумали?
— Спасибо, что напомнили. Отдуваться буду сама. Борис Петрович не знал, куда я пошла.
Впервые, сколько я ее знаю, она солгала. Ради меня. Возникло теплое чувство к этому взъерошенному птенцу. Но зачем она так беспричинно дерзит заместителю директора?
Евгений Степанович круто, на каблуках, повернулся и ушел.
Я укоризненно покачал головой:
— Что с вами, Таня?
— А, не до него! У меня, Борис Петрович, предчувствие, будто смерть Тома только начало наших бед. Что-то еще должно случиться…
В моей тридцатилетней жизни, естественно, было всякое. Здесь, в институте, я встретился с лаборанткой Верой, работавшей в нашей лаборатории.
Когда в лаборатории появилась Таня, я поначалу не обратил на нее никакого внимания. Заморыш из интеллигентной семьи. Бледное матовое лицо, серьезные глаза с ироническими искорками. Длинные стройные ноги, но угловатая походка подростка. Никакого сравнения с Верой — та несла свое ладное тело как на праздник.
И вот однажды, когда я колдовал с проводкой на задней стенке шкафа термостатов, случайно услышал разговор обо мне,
— …Нахваливаешь все своего Бореньку, а я замечаю, что на тебя Николай Трофимович око кладет, — говорила Верина подружка.
— А, пускай себе.
— Так он же не так, как Евгений Степанович, а по-серьезному. Пригляделась бы. Видный мужик. С него девки глаз не сводят, а он все внимание — на тебя.
— Э, что там внешность. Вон Толик покрасивше его.
— Так Толик — слесарь.
— В таком деле, сама знаешь, и слесарь может академиком оказаться.
— Чего ж зеваешь?
Внезапно в разговор двух подружек ворвался накаленный яростью, срывающийся голос:
— Скоро замолчите, девчонки? Слушать противно!
— Чего ж так? — с удивленной ехидцей пропела Верина подружка.
— Вы же о людях, а не о лошадях толкуете.
— О людях, о людях. Лошади зарплату не получают. А ты, если будешь такой горячей, у нас не задержишься.
— Не угрожайте, не боюсь.
Я узнал голос: новенькая, Таня.
— Не связывайся. Она горячая по молодости. Ничего, это проходит.
Пересмеиваясь, они собрались, переобули туфли и ушли. Вскоре, как я слышал, ушла и Таня. Я просидел за шкафом, опустошенный, минут пятнадцать, хотя можно было уже вылезать.
В тот день я не зашел, как условились, к Вере. Долго бродил по городу один. Уходящее солнце зажигало пламенные блики на оконных стеклах верхних этажей, иногда бросало золотые монетки в зелень деревьев.
На второй день Вера старалась не смотреть в мою сторону, ждала, когда я подойду к ней и объясню, почему не пришел. Я не подходил…
Узор капилляров, который я видел в окуляре микроскопа, меня не радовал. Мышечная ткань после перестройки должна была стать несколько иной. Я взял приготовленные Таней срезы и вставил в объектив. Покрутил верньер, и в поле зрения показалась часть клеточного ядра…
Чье-то теплое дыхание защекотало затылок.
— Не помешаю, Борис Петрович? Срезы удались?
— Спасибо, Таня. Срезы отличные. Смотрите, как четко видны хромосомы. Третья фаза. Настоящие свитки с информацией. Одного хватило бы на собрание сочинений…
Меня уже «понесла нелегкая» Я всегда волновался, был в каком-то приподнято-взвинченном настроении, когда наблюдал результаты наших экспериментов. Даже если они были не вполне удачными, как сегодня Ведь мы вторгались в такие интимные тайны природы, на которые еще двадцать лет назад и не помышляли замахиваться. Уже были готовы схемы перестановок, уже мы точно знали не только ЧТО нужно перестроить в гене, чтобы вызвать перестройку в организме, но и КАК это сделать. Уже были готовы отлаженные приборы и выверены методы генной инженерии — этой «науки богов», как назвал ее однажды в пылу дискуссии Виктор Сергеевич. Да, мы могли уже по заказу получать существо мужского или женского пола, заказывать цвет глаз, волос, строение скелета, тип темперамента. И я, рядовой боец «науки богов», чувствовал себя в некоторые минуты демиургом. Конечно, я никому не говорил об этом своем настроении, я берег его от отрезвляюще-насмешливых слов и глаз, даже от собственного скептицизма. Только иногда мои романтические наклонности — прорывались в присутствии близких людей, вот как сейчас, в присутствии Тани.