Симон, когда увидел рояль, подумал: Может быть, мне следовало согласиться иметь рояль у себя дома. Тогда я бы не оказался здесь, подумал он. А где бы ты оказался? Не знаю. Возможно, нигде. Во всяком случае, я бы не оказался здесь с этой женщиной, которую люблю, это бесспорно, больше чем всех женщин когда-либо, но я люблю и свою жену и жду ее. Не забудь позвонить в гостиницу, сказал он себе.
Рояль дома — это была идея Сюзанны. Она думала: Присутствие инструмента на дому — профилактика всяческих приступов и рецидивов, желания побега или ухода.
Симон сказал: Нет, у меня дома все или ничего; я действую по принципу все или ничего, как старая котельная; если уже не могу иметь все, то не хочу ничего. Вот такой он был, Симон. Он отказался от всего.
Хотя прекрасно читал ноты, был блестящим пианистом, мог бы покупать клавиры, приобщаться, заниматься, играть Баха или Бартока, Гайдна или Шуберта, Равеля или Бетховена, Моцарта или Шумана, или Дебюсси, ну не знаю, кого еще, мог бы, да, но нет. Он довольствовался тем, что слушал композиторов, которых играли другие пианисты. Все дело в этом: переложить ответственность за игру на других. Я таков, каким был всегда, говорил он мне, безответственный.
Как грустно. Ну да ладно, короче. Дебби играла каждый день на своем рояле, для себя, ради собственного удовольствия. Подыгрывая себе, пела что-нибудь вроде «Love for Sale» или «Never Let Me Go».
Симон не слушал джаз вовсе. Если бы у него дома был рояль, он наверняка играл бы джаз, и в какой-то момент ему надоело бы играть одному, он затребовал бы контрабасиста, ударника, это точно, а их Сюзанна не могла ему предоставить, тогда он пошел бы за ними туда, где они есть, он влился бы в ту пульсацию, его естественный комплемент, и, вероятно, вновь погрузился бы в ту смертельную смесь, смертельную для него и таких же, как он: ночь, джаз, алкоголь, наркотики, женщина, джаз, ночь.
20
На пюпитре стояли ноты. Дебби на кухне готовила французский обед. Она готовила очень хорошо. Симон убедился в этом позднее. А тогда это было так, просто закуска. Запах приправленного омлета распространялся по большой комнате. Симон импровизировал на тему «Never Let Me Go».
Такое случается. Все произошло так, словно он никогда не принимал всерьез смысл этого названия. Его пальцы гуляли по клавиатуре, любовно резвились в минорных завитках указанного произведения, затем в какой-то момент он поднял глаза на пюпитр, разобрал слова, перевел их приблизительно так: «Никогда не отпускай меня». Его сердце внезапно сжалось, Симон подумал: Не забудь позвонить в гостиницу. Который час? 15:30. Сюзанна ехала к Симону.
Не хочешь попробовать? спросила Дебби. Она ела, разгуливая по комнате, остановилась за его спиной. Нет, сказал он, спасибо, я не голоден, разве что бокал вина. Именно в этот миг, виной тому запах омлета, голос Дебби за его спиной, красота рояля, очарование мелодии, свет в комнате или, возможно, все вместе, Симон подумал, что он уже никогда не вернется домой. Но это еще ладно, это не самое страшное.
Самое страшное, сказал он мне, это желание смерти Сюзанны, смерти, которая уладила бы все, которая освободила бы всех. Он сказал мне, что думал об этом, разумеется не всерьез, но думал как о решении проблем грядущих, о разрешении конфликта уже насущного, прямо здесь, все того же.
Он сказал мне, я хотел бы, чтобы она разбилась в дороге, и я никогда не пожалел, что у меня возникла такая мысль, а когда я узнал, что она разбилась, я ее поблагодарил, да, поблагодарил, ты не можешь понять, сказал он мне.
Думаю, что могу. В какой уже раз Сюзанна показала себя невероятно щедрой, будто подумала: Если ты хочешь этого, если именно так ты думаешь обрести свое счастье, я освобождаю тебя от себя, я не существую. Но Сюзанна так не подумала. Она ехала за Симоном, чтобы увести к себе, защитить его, сохранить его, для себя, это нормально, естественно.
Нельзя сказать, что Дебби не осознавала, что назревало, или была к этому безразлична. Она ела свой омлет, прогуливалась с тарелкой по большой комнате, полной приморского света, мимоходом напевала мотив, который играл Симон, но она знала, что назревало. Не забудь позвонить ей, сказала она, и когда она будет здесь, мы расстанемся.
Нет, сказал Симон, не переставая играть, словно свое чувство мог свободнее осмыслить, не переставая играть, словно свое чувство мог выразить, музыкально сыграв; нет, сказал он, мы не расстанемся, я, вероятно, уеду с ней, но мы не расстанемся никогда, никогда, больше никогда.
Смех Дебби. Она находила его трогательным, таким трогательным со своим «никогда». Она поставила тарелку на рояль, подошла прильнуть к нему, положила руки ему на плечи и несколько раз поцеловала в голову. Никто не делал этого, кроме его матери. Сюзанна ехала к нему. Позвони в гостиницу, сказал он себе.
Первый раз он позвонил около шестнадцати часов. Он желал напомнить портье, что мадам Нардис прибудет с восемнадцати до девятнадцати часов. Вы отметили? спросил он. Да, мсье, ответил портье. А еще, добавил Симон, повторяя то, что уже говорил и что само собой разумелось: Если мадам Нардис прибудет чуть раньше, пусть ждет меня в номере, она наверняка будет очень утомлена; вы дадите ей ключ, не так ли? Разумеется, мсье, ответил портье.
Второй раз Симон позвонил около семнадцати часов. Обмен был краток. Сообщений нет? Мадам Нардис не звонила? Нет, мсье. Я перезвоню через час.
Между шестнадцатью и семнадцатью часами Дебби попыталась вновь завлечь Симона любовью. Нет, не вновь, первый раз она ничего не пыталась. Она захотела завлечь его под предлогом того, что они, вероятно, уже больше не увидятся. Обеспокоенный Симон отказывался под предлогом того, что в его возрасте дважды в день — это сверхзадача. Дебби посчитала ответ Симона не только хамовато-умилительным, но еще и ошибочным. И взялась ему доказать, что он ошибается.
Потом он захотел есть. Он затребовал омлет и для себя. Такой же, сказал он. У Дебби не осталось яиц. Досадно, сказал Симон. Сейчас схожу куплю, сказала Дебби. Да нет, сказал Симон, ладно. Тогда Дебби подумала, а затем спросила: А что ты скажешь насчет лосося? Тогда Симон: С бокалом вина, белого сухого, охлажденного, и немного укропа на рыбу, так можно? Разумеется, дорогой мой Симон, ответила Дебби, целуя его, чтобы скрасить ему ожидание.
Волна счастья ударила в грудь и опрокинула его на диван. От страха, что этот миг пройдет, он боялся задуматься. Как задерживают дыхание, так он задержал свою мысль.
Когда стало уже невмоготу, иначе мозг задохнется, когда придушенное сознание напомнило ему, что он должен позвонить, он возмутился и обругал сознание: Да, да, сказал он, я знаю, я знаю, можно и не напоминать.
Именно в этот миг Симон, чувствуя себя так хорошо, пожелал, чтобы Сюзанна не приехала. Приблизительно в это время Сюзанна разбилась.
Симон позвонил где-то в четверть седьмого. Сюзанна уже не ехала к нему. Поезд, на который он должен был сесть, уже давно прибыл в Париж. Он позвонил спустя полчаса, то есть приблизительно без четверти семь.
Портье собирался уже уходить с дежурства. У меня для вас сообщение, сказал он. Звонила мадам Нардис? спросил Симон. Нет, ответил портье, мадам Нардис не звонила, звонил ваш сын, мсье Жами Нардис, ведь это ваш сын? Алло? Вы здесь?
Дебби смотрела на Симона. Он тоже смотрел на нее. Да, сказал он, я тут, извините меня, я задумался. Итак, звонил мой сын. И что? Чего он хотел?
Не знаю, ответил портье, он просто сказал, что вам надо срочно позвонить домой. Симон: Домой ему или домой мне? Портье: Он только сказал — передайте ему, чтобы он срочно перезвонил домой, это же ясно, мне кажется, разве нет? Да, ответил Симон, спасибо.
21
У Симона дома в Париже тишина. Не пустота, там Анна, Жами и Чок. Тишина. Не отсутствие шума, там снизу слышен бульвар, приглушенный расстоянием в шесть этажей и тремя окнами с двойным стеклом. Тишина как безмолвие. Уже почти девятнадцать часов. Чок по-прежнему прячется под диваном, может быть, сейчас попробует вылезти. Звонит телефон.