Ах да, кот. Обеспокоилась из-за Чока. Так его звали. Жами Нардис, их сын, назвал его Чокнутым, потому что совсем маленьким он был совершенно невменяемым, как и все котята, да, разумеется, но этот.
Сюзанна подсчитала, что будет отсутствовать, наверное, двое суток. Она позвонила сыну, чтобы попросить позаботиться о Чоке. Кормить его. Менять средство в лотке. Быть с ним вместе. Чок не выносил одиночества.
Нет, твой отец не вернулся. И не испытывает желания возвращаться. Ему хорошо на морском побережье. Он попросил меня приехать к нему. Я поеду. Сейчас уезжаю. Поэтому тебе и звоню.
Все это получилось несколько стремительно, но хоть раз ты же можешь посидеть с котом; в конце концов, Чок — это твой кот, ты его так назвал, а не я, ты оставил его мне, когда ушел под предлогом того, что, ну, короче.
Да, знаю, мы должны были ехать к бабушке. Я ей позвонила. Сказала, что твой отец чувствует себя нехорошо. Она поняла. К ней поедем на следующие выходные.
У тебя есть ключи?
Я оставила адрес и телефонный номер гостиницы рядом с телефоном. Как Анна?
Жами Нардис посмотрел на Анну. Мой отец опять принялся за свое, сказал он. Сын Сюзанны и Симона ушел из дома. Рассудочная жесткость. Стилистическая несовместимость. Он — это стрижка наголо, хард-рок и футболки с черепом и костями. Они — размеренная жизнь и воскресенья у бабушки, спокойствие, классическая музыка. Так дальше длиться не могло. Он ушел с гарантией ежемесячного пособия.
Он заканчивал долгое обучение. Так сказать, писал докторскую диссертацию. Стал жить с Анной. Блестящая девушка. Очень славная. Хорошенькая брюнетка, которая уже хорошо зарабатывала себе на жизнь. Анна посмотрела на Жами. Она подумала: Надеюсь, он не такой, как его отец.
С Дебби в магазине Симон разглядывал модель трусов. Франсина, продавщица мужского отдела, смотрела на его новые брюки, закатанные на щиколотках. Она подумала предложить ему экспресс-услугу по укорачиванию. Когда он закончит с трусами, подумала она. Должно подойти, сказал он себе, но с сомнением.
Я могу померить? спросил он. Конечно, ответила Франсина, кабина там. Симон заперся в ней с трусами. Через две минуты, красный как помидор, выбрался из нее без трусов. Я оставил их на себе, сказал он.
Франсина не могла сказать: У мсье очень хороший вкус. Или: Мсье это очень идет. Или же: Мсье сделал наилучший выбор. Она ничего не могла сказать. Она смотрела на Симона с пустыми руками. Затем ее озадаченность сместилась к занавеске примерочной кабины. Не ищите их, сказал Симон, они сохнут на скале.
Они уже не сохли. Они плыли. Море их унесло. И плыли они серо-белой размокшей бумагой, расплывчатые, как медуза. Было 14:10. Поезд забвения ехал к Парижу.
Море полное, неподвижное, омраченное водорослями, щепками, в цветных пятнах то там, то здесь, здесь черное, как смола, там желтое, как баллон, брошенный за борт, красное, как опрокинутый таз, словно вопрошало пустынный пляж: Что же мне делать со всем этим? Оставь так, ответствовал пляж, после вычистим.
Кабриолет Дебби, цвета немецкой лазури, ждал у дюны, элегантный, как у Флобера пара лошадей, которые, флиртуя, трутся мордами.
Оно опять поднимается или опускается? спросил Симон. Не знаю, ответила Дебби. Думаю, опускается. Симон смотрел, как плывут его трусы. На обратном пути, подумал он, могли бы заехать к бабушке. Дебби взяла его за руку.
17
Сюзанна ненавидела лес. Даже в тот парк, что рядом с моим деревенским домом, который уже сам по себе маленький лес, она избегала заходить, даже вместе с кем-то. Симон же, напротив, обожал. Там он прогуливался с моей женой Жанной. Сюзанна оставалась со мной. Мы болтали. Я смотрел на нее. Спрашивал себя, почему она боится и, особенно, чего именно. Вероятно, старая история, говорил я себе, давний кошмар, история маленькой девочки, потерявшейся в лесу. Спроси ее об этом, сказал я себе.
Она ответила мне, что ей отвратительно чувствовать себя пленницей, не потерявшейся, а именно плененной. Я заметил, что не находящий выхода из леса как раз и рискует остаться в плену. Разумеется, с моей стороны это не было метафорой женитьбы, но реакция Сюзанны оказалась такой. Даже когда Симон, сказала она, меня, обнимая, удерживает, я этого не выношу, я задыхаюсь, мне страшно.
Следовательно, мне мучительно думать, что милая Сюзи прожила свои последние часы пленницей леса. Она, должно быть, чувствовала самый настоящий ужас. А может быть, и нет. Может быть, она умерла сразу. В любом случае, я думаю, что прошло несколько часов до того, как ее обнаружил какой-то водитель.
Ремень безопасности, она терпеть не могла пристегиваться. Автострады, терпеть не могла по ним ездить, с них никак не выедешь, говорила она, тщетно ищешь конец в постоянном потоке течений и буйных стремнин, мчащих к неведомой бездне.
Все равно. Если бы она оставалась на автостраде, вместо того чтобы рыскать по маленьким деревенским дорогам, через поля и деревни, рощи и леса.
Все равно. Если бы она пристегнулась, ее бы не выбросило из машины, а еще и особенно если бы Симон вернулся, а не валял дурака, ну да ладно, пропустим.
Непонятно, что произошло. Я рассматриваю две гипотезы. Она, должно быть, столкнулась с типом, который думал, что он один в лесу. И гнал как сумасшедший. Пугал себя и испытывал от этого наслаждение. Она столкнулась с ним нос к носу. Он выезжал из виража. Она в него въезжала. Чтобы уклониться, она съехала с дороги. Или же она вела очень быстро, торопилась, да еще ее фобия леса, она хотела выехать из него быстрее, как можно быстрее.
А еще я говорю себе, что если бы человек, который ее обнаружил, не остановился, чтобы помочиться, то Сюзанна не знаю сколько еще времени так бы и лежала в этой лесной яме у дороги, в свежем ворохе плюща и мха, около своей машины, падение которой остановили деревья.
Обнаруживший ее человек был не один. Он позвал жену. Чтобы сказать ей, что в яме перевернутая машина. Иди посмотри. Где? Внизу. Оба спустились, чтобы посмотреть.
Нашли Сюзанну. Она казалась мертвой, но как знать. Надо известить жандармов. Я пойду, сказал он, а ты оставайся с ней. Ни за что, сказала его жена, я не хочу оставаться совсем одна в этом лесу.
И они вроде заспорили по поводу мобильного телефона. Она сказала ему: Вот видишь, если бы у тебя был мобильник, ты мог бы позвонить отсюда. А муж сказал ей: Да, но, в любом случае, я не знаю номера жандармерии, зато знаю, где она, поэтому я поеду, а ты оставайся здесь.
Это были местные жители, которые возвращались с семейного обеда. Она тебя не съест, добавил он, чтобы поддержать свою жену, а та ответила: Она и не улетучится, так что я поеду с тобой.
Или же она опаздывала. Хотя нет. Когда случилось происшествие, она была километрах в ста от Симона, а когда жандармы позвонили, было восемнадцать часов, значит.
Время на то, чтобы за ними сходить, вернуться, время, пока они все обследуют, скажем час на все, авария произошла в семнадцать часов. Значит, она не опаздывала, А значит, и не пролежала несколько часов в лесу, на прохладной земле у подножия дерева. Воображать, ошибаться, придумывать заполнять пустоты — этим занимаются историки.
Чего мне бы хотелось, так это того, чтобы она умерла, глядя на небо сквозь верхушки деревьев, в некотором смысле умиротворенная этим видением выхода. Если только в тот момент она не сожалела, что не может приехать к Симону, но нет, нет, не было ничего такого, совсем ничего, она умерла сразу.
18
Генетик и будущий доктор наук, рокер и нигилист Жами Нардис, сын Симона: Я только приехал к родителям. Я был с Анной. Я приехал посмотреть, все ли мать приготовила для Чока. Она была взвинчена. Из-за отца. Я хотел убедиться, что все будет в порядке. Я сомневался, сказал он, ибо Чок — кот капризный. Ест только из совершенно белой миски. Никогда не ходит в уже использованный лоток. Если эти два требования не удовлетворить, он способен разнести все в пух и прах. Что и могло произойти в предстоящие сутки.