— Ты не можешь проводить нас в хранилище? — прошу я.
— Конечно, — кивает Мэтью и сует в рот остаток яблока.
Морщусь, представляя горький вкус яблочной сердцевины, и мы следуем за ним.
31. Тобиас
Не могу вернуться в нашу комнату. Не хочу ловить на себе их косые взгляды и молчаливые вопросы. И хотя мне не стоит возвращаться на место моего преступления, я чувствую, что мне необходимо узнать, что творится в городе. Я хочу прикоснуться к миру, в котором вырос.
Тащусь в диспетчерскую и занимаю свободное кресло. Каждый монитор показывает одну из частей города: Супермаркет Безжалостности, фойе штаб-квартиры эрудитов, парк Миллениум, вход в Хэнкок-билдинг.
В течение долгого времени я наблюдаю за людьми, слоняющимися по штаб-квартире. Они вооружены, на их предплечьях — повязки с эмблемами бесфракционников. Они болтают или обмениваются банками консервов, выданных на ужин, — старая привычка бесфракционников. Вдруг я слышу, как женский голос в диспетчерской произносит:
— Вот он.
Пробегаю глазами по мониторам. И вижу Маркуса, застывшего перед Хэнкок-билдинг: он топчется перед входом, нервно посматривая на часы.
Встаю и дотрагиваюсь до экрана указательным пальцем, чтобы включить звук. Сперва через динамики доносится только шум ветра, потом раздаются звуки шагов. К моему отцу приближается Джоанна Рейес. Маркус протягивает ей руку, но она игнорирует этот жест. Ладонь Маркуса повисает в воздухе. Она похожа на приманку, которую не проглотила рыба.
— Значит, ты в городе, — констатирует она. — А они тебя всюду ищут.
Некоторые из зрителей собираются позади меня. Я их почти не замечаю, и зачарованно гляжу на то, как мой отец сжимает кулаки.
— Я чем-то тебя обидел? — спрашивает он. — Я обратился к тебе потому, что думал, ты — мой друг.
— Неужели? А я считала, ты связался со мной из-за того, что я лидер верных и тебе нужен союзник, — произносит Джоанна, склонив голову так, что прядь волос закрывает ее шрам. — Я действительно могу им стать, но все будет зависеть от твоих намерений.
Брови Маркуса сходятся над переносицей. Раньше он был красивым мужчиной. Но сейчас постарел, щеки ввалились, черты лица стали чересчур суровыми и строгими. Его короткая стрижка альтруиста лишь усиливает это впечатление.
— Не понимаю тебя, — выдавливает он.
— Я разговаривала кое с кем из правдолюбов, — поясняет Джоанна. — Они сообщили мне о том, что выболтал твой мальчик, когда находился под действием сыворотки правды. Мерзкие слухи, которые распространяла Джанин Мэтьюз о тебе и твоем сыне… ведь это — правда, не так ли?
Я краснею и невольно съеживаюсь в кресле. Маркус качает головой.
— Нет. Тобиас…
— Пожалуйста, не надо, — обрывает его Джоанна. — Я знаю, как выглядят люди, которые подвергались насилию. Мы должны признавать наши ошибки.
— Чушь, — восклицает Маркус, но быстро соглашается. — Да, я призывал к дисциплине, но я хотел как лучше.
— Муж не должен требовать подчинения от своей жены, — возражает Джоанна, — даже у альтруистов подобное не принято. А что касается твоего сына… Я попытаюсь притвориться, что тебе поверила.
Пальцы Джоанны дотрагиваются до шрама на лице, и мое сердце начинает биться чаще. Она знает. Несомненно, она испытала это сама. Интересно, кто был мучителем в ее случае? Мать? Отец? Кто-то еще?
Меня всегда интересовало, что будет делать мой отец, когда правда выплывет наружу. Мне чудилось, что из скромного лидера альтруистов он сразу превратится в ходячий кошмар, с которым я имел дело дома. То есть он покажет всем свой истинный облик.
Но Маркус растерян и смущен. А если он понимает, хотя бы в самом отдаленном уголке своей больной души, что слова о дисциплине — обыкновенная отговорка? Тем временем Джоанна спокойно произносит:
— Теперь, после того, как мы с тобой откровенно объяснились, выкладывай, зачем ты попросил меня приехать сюда.
И Маркус с легкостью переходит к новой теме. Думаю, он поделен на независимые сегменты и мгновенно переключается с одного на другой. Кое-что было зарезервировано и для нас с мамой.
Сотрудники Бюро увеличивают изображение, и Хэнкок-билдинг превращается в темный фон за спинами Маркуса и Джоанны. Я таращусь на балку, пересекающую экран.
— Эвелин и ее бесфракционники установили настоящую тиранию, — вещает Маркус. — Нужно восстановить мир, существовавший между фракциями до первой атаки Джанин. Думаю, ты меня поддержишь.
— Ты прав, — отвечает Джоанна. — Но каким образом ты собираешься действовать?
— Надеюсь, ты попробуешь рассмотреть вопрос непредвзято. Эвелин контролирует город потому, что в ее руках сосредоточено все оружие. Если мы отнимем его у Эвелин, она утратит свой гонор, и мы сможем бросить ей вызов.
Джоанна кивает, постукивая ботинком по земле. Она стоит, повернувшись к нам неизуродованной частью лица. Видны только ее тусклые кудри и изгиб пухлых губ.
— Что требуется от меня? — спрашивает она.
— Разреши мне присоединиться к верным, — говорит Маркус. — Я умею убеждать людей.
— Они и так горят желанием восстановить фракции. С чего ты решил, что ты мне нужен?
— Не хотелось бы приуменьшать твои достижения, но верные — слишком слабы, — настаивает Маркус. — Бесфракционники — сильнее, чем вы себе представляете. Вам без меня не справиться.
Меня всегда пугала способность отца убеждать людей, причем безо всякого резонерства. Он говорит так, будто его мнение — это просто неприкрытые факты. Полное отсутствие сомнений в его голосе заставляет вас верить ему. А еще я знаю, что он сказал бы мне сейчас. «Тобиас, ты — сломлен и никуда не годишься. Ты — пустое место». Сколько подобной дряни он уже вбил мне в голову?!
Джоанна явно задумывается о горстке сообщников, которых она сплотила вокруг себя. Вспоминает, наверное, и о нас, — тех, кого она отправила на разведку. Может, она сейчас чувствует свое одиночество, а ведь у Маркуса — богатейший опыт лидерства. Мне хочется крикнуть ей, что она не должна ему доверять. Он хочет вернуть фракции только из-за жажды власти. Но она меня не услышит, даже если бы я стоял рядом с ней.
— Маркус, пообещай мне, что будешь избегать насилия и разрушений, — произносит Джоанна.
— Конечно, — с готовностью отвечает мой отец.
Она снова кивает, на сей раз, похоже, своим мыслям.
— Иногда приходится сражаться за мир, — говорит она. — Сейчас как раз такое время. Ты будешь для нас полезен.
Значит, верные начнут восстание. После избрания Эвелин оно представлялось мне абсолютно неизбежным. Но сейчас мне просто больно. Мне кажется, война вообще никогда не прекратится, ни в городе, ни в Бюро, вообще нигде. Есть только короткие передышки между ними, которым мы присвоили глупое наименование «перемирие».
Я отворачиваюсь, собираясь убраться куда-нибудь подальше. Мне хочется подышать свежим воздухом, если бы я отыскал такое место. Внезапно я бросаю взгляд на соседний монитор: по офису в штаб-квартире эрудитов расхаживает нервная темноволосая женщина. Эвелин. Разумеется, они должны переключиться на нее.
Эвелин падает на колени. По-моему, она плачет, хотя я и не вижу, чтобы ее плечи тряслись. Через динамики раздается стук в дверь кабинета. Эвелин поднимается, приглаживает волосы, вытирает лицо и говорит:
— Войдите.
Появляется Тереза, повязка бесфракционников на ее рукаве перекошена.
— Сообщение от патрульных: они не нашли никаких его следов.
— Обалдеть! — восклицает Эвелин. — Я его изгоняю, а он еще в городе. Похоже, он мечтает досадить мне.
— Или он присоединился к верным, и они его укрывают, — предполагает Тереза, развалившись на одном из стульев.
Подошвами ботинок она елозит по бумагам, валяющимся на полу.
— Очевидно, — Эвелин упирается ладонью о подоконник, склоняется к оконному стеклу. — Спасибо за доклад.
— Мы его найдем, — с жаром говорит Тереза. — Никуда он от нас не спрячется. Я клянусь тебе, что мы его из-под земли достанем.
— Лучше бы он отсюда убрался, — отвечает Эвелин тонким детским голоском.
— Понимаю, — произносит Тереза.
Интересно, мама еще боится его? Я вот до сих пор боюсь. Он для меня — как ночной кошмар, всплывающий в памяти среди бела дня. В глубине души мы с матерью очень похожи.
Долго стою перед экраном, наблюдая за Эвелин. Ее пальцы подрагивают. Я чувствую себя карикатурной «золотой серединой» между отцом и матерью. Я одновременно вспыльчивый, импульсивный и отчаявшийся. И я потерял контроль над собой, над тем, во что я теперь превратился.
32. Трис
Дэвид назначил мне прием в своем кабинете. Вдруг он будет пенять мне за то, что я использовала его в качестве щита? А ведь я еще приставила пистолет к его голове и сказала, что мне наплевать будет ли он жить или умрет…