Читать интересную книгу За полвека до Бородина - Вольдемар Балязин

На сей же раз Семен был болен, а девочек батюшка не взял, сказав, что ныне прогулка будет сугубо мужской.

День был ясный. На деревьях серебрилась паутина, листья отливали медью и золотом, на высоком, синем, резком для Петербурга по чистоте небосводе плыли белые облака, тоже редкие для осени, когда едва ли не каждый день стояли недвижно серые низкие тучи, цепляясь порой за шпиль собора Петра и Павла, что стоял в крепости на Заячьем острове.

Как и всегда в летние и погожие ранние осенние месяцы, Петербург являл собою огромную строительную площадку. Нелегко было поставить большой город, к тому же имперскую столицу, на болотах, песчаных отмелях и затопляемых и весною и осенью островах. И все же упорство и мастерство народа превозмогло все.

Отец и сын перешли по наплавному мосту на Васильевскии остров, а оттуда через узкую протоку — к крепости.

В это лето в Неве стояла высокая вода, и батюшка стал вспоминать о страшном наводнении 1724 года, коему сам он был свидетелем, а также и о еще более ужасном — 1715‑м, о чем ему доводилось лишь слышать от старожилов.

Тема эта не была для него отвлеченною материей — он строил каналы, кои главным образом предназначались для укрощения стихии, когда взбесившаяся Нева вырывается из берегов и пытается превратить Петербург в каменный град Китеж, как известно из легенды, утонувший в озере.

— Нельзя сказать, что Санкт — Питербурх заложен на благоприятном месте, — говорил он Мише, пока шли они к крепости. — Живем мы на натуральном болоте, да еще прорезают его Нева и четыре немалых ее рукава: Нева Большая и Малая да две Невки — тоже Большая и Малая. А рядом залив, и берег у залива совсем низкий, под воду уходящий, да и далее на восток повышается сия платформа лишь у Литейного двора да у Александрова монастыря, а так — сплошное болото средь водной стихии. А ну, изволь, попробуй поставь здесь город. А ведь поставили. И на то несмотря, что и на полсажени сухую яму, где ни копни — не выкопаешь, сразу же вода выступает.

Ларион Матвеевич помолчал немного, а потом произнес, печально вздохнув:

— Поставить–то поставили, да какой ценой? Правду говорят: град сей на костях стоит. Вел я канал — сколько их понаходил: без числа. — И, отвечая, по–видимому, самому себе, добавил: — И Мойка, и Фонтанка, и каналы, конечно, какая ни есть, но все же городу от наводнений защита. Да только больно уж ненадежная.

Сам, поди, знаешь, как станет вода в Неве прибывать, то одно у нас спасение — колокольный звон во всех церквах, пушечная пальба да белые флаги во всех Домах, а ночью еще и горящие фонари на Адмиралтейской башне.

А все сие большие трудности доставляет, особенно зодчим и нам, инженерам. Посуди сам, без фундамента дом не поставишь, а деревянные сваи в воде быстро сгнивают. Стало быть, нужен камень, а он недешев — вези его из Финляндии, попробуй. И все ж везем. Потому, почитай, каждая вторая баржа приходит к нам с камнем, гранитом или известью. Да сколько еще сосновых плотов плывет по Неве. Вот и растет город…

…С Петропавловской крепостью было связано больше слухов, легенд и сказок, чем с любым другим местом Санкт — Петербурга, исключая, быть может, Александров монастырь с его огромным кладбищем. Крепость с ее тайными ходами, со страшным собором, где были похоронены и Петр Великий, и его жена Екатерина, и все их многочисленные, рано умиравшие дети, и безвинно убитый им, как шептались в людской, царевич Алексей, и еще более многочисленные племянники и племянницы грозного царя, — все это, возбуждая ум и пробуждая запретный, почти преступный интерес, вместе с тем холодило душу, и, превозмогая страх, Миша всякий раз, будто стоя на краю обрыва или заглядывая в глубокий колодец, все же расспрашивал каждого, кто хоть что–нибудь знал о крепости и лежащих под ее полом августейших венценосцах.

Истинным средостением всяких слухов о крепости, тайнах ее подземелий и казематов была все та же людская. Крепость, по словам знающих людей, была населена в равной мере как живыми людьми, так и призраками.

Как–то в один из вечеров неугомонный и все знающий Алексей — Божий Человек стал однажды баять, как заложена была сия крепость. А так как до того ни единого дома на месте нынешнего города не стояло, то, стало быть, основание Петропавловки было вместе с тем и основанием самого города.

— Государю, — рассказывал Божий Человек, — более прочих островов понравился остров Заячий. — И, желая показать свои немалые в сем сюжете познания, старик, обладавший, впрочем, прекрасной памятью, добавил: — А у чухонцев он прозывался Енисари. И тогда государь, — продолжил Божий Человек, — взял у случившегося с ним рядом солдата багинет и вырезал им две полоски дерна. А вслед за тем положил их крест–накрест и сказал: «Здесь быть городу». А потом взял заступ и стал первым из всех копать ров. Когда же ров был выкопан на глубину в два аршина, на дно поставили каменный ящик, а внутрь ящика положили золотой ковчежец с частью мощей апостола Андрея Первозванного.

Дворня, мелко крестясь, завороженно молчала, а воодушевленный Алексей вещал далее:

— После того государь прикрыл ящик каменною плитой, на которой уже загодя была высечена надпись: «От воплощения Иисуса Христа 1703 года, мая 16, основан царствующий град Санкт — Петербург, великим государем, царем и великим князем Петром Алексеевичем, самодержцем всероссийским».

Никто и перекреститься не успел, как бывший при сем Аким Прохорович произнес:

— Враки все это поповские. Государь в тот день был у нас, на Ладоге, глядел, как ладили мы галеры.

— Как же ты, Аким Прохорович, и день упомнил? — желая настоять на своем и не без ехидства спросил Божий Человек.

— Да ведь не всякий день царя видишь, — ответил денщик. — И к тому же в Троицу это было, день у нас, стало быть, оказался праздным. А крепость на Заячьем острове не царь заложил, а солдаты. И поставили ее не ради того, что тот остров Петру Алексеевичу приглянулся, а ради удобного его расположения — мимо острова, на коем крепость стали строить, ни один корабль через Неву в Ладогу пройти уже не мог. И крепость, столь ловко построенная, надежно прикрывала вход в Неву, а стало быть, и в Ладогу, где в ту пору строили мы флот.

— Ты с царем строил, — съязвил Божий Человек.

— А что ж, выходит, что и так. Флот одному человеку, хотя бы и царю, в одиночку не построить. Флот, как и город, миром строится. И потому выходит, что строил его и весь пригнанный туда народ и сам царь. Ну и я в числе прочих…

Разговор этот, внезапно вспомнившись, за какую–нибудь минуту пролетел в голове Михаила. И как только воспоминание закончилось, он услышал, как в крепости зазвонили куранты и прозвонили сначала дважды, а потом, через совсем малый промежуток времени, ударили еще раз.

Бом! — прокатилось над городом и над Невой, и Миша тут же понял: «Половина двенадцатого».

Как раз в эту самую минуту и подошли они к крепости.

Солдат, стоявший при воротах, завидя батюшку, откинул в сторону ружье и замер, пропуская мимо себя офицера. А потом водил папенька Мишу по двору и, показывая на бастионы, рассказывал о людях, что строили их, а более всего о тех, кто строительством руководил и чьи имена эти бастионы сразу же и получили.

Некоторых из сих прославленных инженеров папенька знал, иных только видел, о иных лишь слышал.

Миша запомнил названия бастионов: Государев — в честь самого Петра Алексеевича — царя, инженера и плотника, артиллериста и адмирала; Меншиков — в честь самого близкого царю человека — друга его и наивернейшего слуги; Головкинский — по имени другого, тоже очень близкого царю человека, и не только его сподвижника, но и родного ему по крови — кажется, был он роднёю матери царя. И Миша сначала помнил, о чем говорил ему отец, но подробности этих родственных связей почти сразу же выскочили у него из головы.

Потом называл батюшка еще Трубецкого, Нарышкина и Зотова и о двух первых тоже что–то рассказывал, а о Зотове ничего не сказал. Только улыбнулся как–то странно и промолвил, уклоняясь от разговора:

— Тоже строителем был, а про другие его дела рассказывать мне нечего — не осведомлен о них.

Много позже Миша понял, отчего отец не стал рассказывать ему о Зотове, — остался он в памяти людской не столько как первый учитель юного царя и начальник Ближней его канцелярии, но более всего, как первый в стране гуляка, возведенный Петром в сан «всешутейшего патриарха».

И вот здесь–то, у Зотовского бастиона, и произошла та самая встреча, которую Миша навсегда запомнил.

Бастион был одет в леса, и рабочие поновляли его кирпичную рубашку. А чуть в стороне от лесов Миша увидел старого негра в генеральском мундире. Перед ним стояли двое строителей, и он о чем–то говорил с ними, изредка показывая рукой на стену бастиона.

— Инженер–генерал Абрам Петрович Ганнибал, — тихо произнес Ларион Матвеевич, глазами показывая на негра.