более дороги, чем благополучие императора. Если я нарушу мою клятву, пусть Юпитер и божественный Август и все бессмертные боги лишат меня отечества, имущества, здоровья, и пусть детей моих постигнет такой же удар»[529].
Мы можем судить о чувствах людей лишь по свидетельствам, которые они нам оставили. A эти свидетельства, такие многочисленные, такие разнообразные, исходящие от всех классов общества, показывают нам, что они отдали империи не только то вынужденное повиновение, которое приходится оказывать силе, но добровольное и активное, полное пожертвование души, безграничную преданность, настоящую благочестивую верность[530].
Такое чувство, как всегда бывает с эмоциями, которые господствуют над массою, приняло форму религии. Мы касаемся здесь фактов, противоположных всем современным понятиям, которые с первого взгляда кажутся необъяснимыми людям наших дней, тем не менее они несомненно удостоверены. В ту эпоху в душах людей, обитавших с одного конца империи до другого, возникла новая религия, для которой сами императоры служили божествами. Всеми историками, начиная от Тацита и Диона Кассия и кончая писателями так называемой «historia augusta», засвидетельствовано, что императорская власть и самая личность императоров пользовались поклонением в продолжение трех веков[531]. Справедливость этого указания подтверждается бесчисленным количеством надписей, которые были начертаны далеко от Рима и от императоров частными лицами, корпорациями и городскими общинами[532]. Все провинции, Галлия так же, как другие, покрылись храмами и алтарями, посвященными всем императорам, одному за другим[533].
Существует надпись города Нарбонны, составленная в первые годы нашей эры; она гласит следующее: «Город Нарбонна связывает себя вечным обетом с божеством Августа. Благо и счастье да будет императору Цезарю Августу, отцу отечества и великому жрецу, его супруге, детям, сенату, народу римскому и жителям Нарбонны, которые дали обет вечного поклонения его божественности. Народ нарбоннский воздвигнул этот алтарь на площади родного города и постановил, что на этом алтаре каждый год в восьмой день после октябрьских календ, в годовщину дня, когда счастливая судьба нашего века дала его миру, чтобы управлять им, в честь его будут закалываться шесть жертвенных животных, будут возноситься к божеству его молитвенные слова и предлагаться в дар вино и фимиам»[534].
Несколько лет до христианской эры вся Галлия[535] воздвигла сообща храм близ города Лиона, при слиянии Роны и Соны; этот храм был посвящен Риму и Августу[536]. Он был построен по единодушному желанию галльских общин[537]. В специальной надписи перечислялись названия тех шестидесяти из них, которые его соорудили, a вокруг алтаря шестьдесят статуй изображали каждый из этих народцев[538]. Особый жрец был избран галлами, чтобы руководить службами установленного культа, и учреждено было ежегодное празднество[539].
Храм этот находился, собственно говоря, не в Лионе: Лион был римскою колониею, a не галльскою общиною; стало быть, ему не было никакого основания воздвигать такой храм, ни даже иметь его на своей территории. Он расположен был вне города Лиона, при слиянии двух рек, на земле, которая была общею собственностью трех провинций и шестидесяти галльских общин[540].
Новая религия не была волной, определявшей настроение одного дня. Дион Кассий пишет, что алтарь и праздник существовали еще в его время[541]. Ряд надписей показывает также, что нарбоннский храм и храм при слиянии Роны и Соны существовали несколько веков и что жертвоприношения совершались там с полною правильностью[542]. Можно составить целый список имен галлов, которые сменяли друг друга в качестве главных жрецов культа Рима и Августа. Это, во-первых, эдуй Гай Юлий Веркундаридуб[543]. Позже мы находим карнутов Гая Юлия и Публия Веттия Перенния, секвана Квинта Адгенния Мартина, кадурка Марка Луктерия, Нервия Лосидия, арверна Сервилия Мартиана, сегузиава Улаттия и многих других[544].
Все эти жрецы, избранные съездом галльских общин, были первыми лицами в их стране[545]. Точно так же Нарбоннская провинция имела свой храм Рима и Августа; главный жрец, избранный всею провинциею, ежегодно руководил церемониями этого культа[546],
Каждая из галльских общин строила кроме того внутри собственных стен храм в честь императора; служитель этого культа, который носил титул flamen Augusti[547], избирался гражданством из среды лучших людей города[548].
Храмы, подобные нарбоннскому и тому, который стоял при слиянии Роны с Соной, воздвигались во всех частях империи, и жречества такого же характера были установлены населением повсюду[549]. Достойно замечания, что построение таких храмов совершалось вовсе не по предписанию императорской власти; ни один факт, ни один текст не уполномочивают нас сомневаться, что это были акты доброй воли населения[550]. Провинциальные или муниципальные жрецы также не назначались императорами, a избирались народами. Этих должностей искали, как высших достоинств. Их добивались самые знатные и значительные из местных людей. Чтобы быть избранным в провинциальные жрецы храма Рима и Августа или чтобы стать муниципальным фламином императора, надо было раньше пройти все гражданские магистратуры родной общины. Это была самая высокая цель личного честолюбия, увенчание самых блестящих карьер[551].
Однако нельзя думать, что культ императоров практиковался только среди самых знатных и богатых слоев общества. Бедные и смиренные люди также чувствовали влечение устраивать для себя поклонение цезарям. В каждом городе, почти в каждом поселении простой народ и даже вольноотпущенники стали возводить алтари в честь «Августа»; образовалась особая религиозная корпорация, которую назвали августалами, и устроена была специальная коллегия жрецов по шести членов, которая получила наименование «севиров августалов». Это было годичное жречество, которого очень добивались в свою очередь маленькие люди. В дни жертвоприношений их можно было видеть одетыми в «претексту», и ликторы шли перед ними. После их смерти никогда не забывали начертать на их могиле титул, который их прославил при жизни[552].
В изображаемом культе не все являлось публичным или показным. Много людей в тайне своего жилища, далеко от взоров толпы и без всякого помышления об императорских чиновниках, поклонялись божественной особе императора, причисляя ее к своим домашним богам – пенатам. Можно видеть в Луврском музее две бронзовые статуэтки, которые изображают Августа и Ливию; они некогда помещались, конечно, в качестве предметов поклонения в интимном святилище какой-нибудь галльской семьи. Несколько поколений молились им так, что никто и не знал об этом. Мы можем легко представлять себе, что эта семья просила их в своих ежедневных молитвах о мире, счастье, довольстве, здоровье и что при всякой испытываемой радости она считала своим долгом воздавать этим божествам благодарения. Статуи императоров сделались настоящими идолами, которым приносили ладан и жертвы, к которым обращались с прошениями[553].
Немыслимо приписывать все это