длинный, ясный, точный документ перечислял в подробностях все права императора, все старинные атрибуты государства, которые оно же ему передавало. Эта lex Regia являлась как бы хартиею новой абсолютной монархии. Сенат, который ее составлял, не всегда был вполне чужд независимости. На пространстве трех первых веков империи неоднократно повторялись междуцарствия, и он довольно часто был в силах сделать то, что хотел: между тем он ни разу не попытался уменьшить императорскую власть. С каждым новым поколением монархов сенат возобновлял акт, установивший деспотизм. Все это убеждает воочию, что императорский порядок не был ни случайным происшествием в истории, ни результатом одного насильственного переворота.
Необходимо сделать еще одно замечание: монархическая власть оставалась одинаково абсолютною при хороших и при дурных императорах. Траян и Марк Аврелий были такими же самодержцами, как Нерон и Домициан. Нельзя указать ни одной прерогативы монархии, от которой они бы отказались. Со времени Антонинов законодательная власть перешла даже всецело в руки императора[511]. Правило, которое дает силу закона простому письму государя, было обнародовано при Марке Аврелии. Антонины допускали, чтобы их называли «господами»[512], и граждане при них были только подданными. Ясно, что монархический порядок достиг в Риме своей полной силы в эпоху, которая славится как одна из самых благоденственных в истории человечества, и во время правления государей, которые оцениваются, как самые добродетельные.
Глава вторая
Как был принят императорский порядок населением римского мира?
Римская империя не походит ни на один из государственных порядков, которые сменялись во Франции до наших дней. Не следует ни писать на него сатиры, ни делать его апологии. Надобно судить о нем по идеям тех времен, a не по взглядам нынешних. Историку незачем говорить, что он лично думает об этом порядке; он скорее должен рассказывать, что о нем думали люди, жившие при его господстве. Он должен разыскать при помощи памятников, как эта монархия была оценена теми поколениями, которые ей повиновались и которых она делала счастливыми или несчастными.
Производя такое изыскание, мы не полагаем предаваться пустым рассуждениям. История не есть искусство строить по поводу фактов отвлеченные диссертации: она должна быть наукою, которая ставит себе задачею находить самые факты и хорошо их видеть. Надо только понимать, что факты материальные, осязательные – не единственные, которые она изучает. Какая-нибудь идея, которая царила в умах людей известной эпохи, – это, несомненно, исторический факт. Форма, в которой организуется власть, есть также факт, не менее того форма, в какой сознают и признают эту власть ее современники. Историк должен изучать и то и другое, и из того и другого исследования обязан устранять всякое личное или предвзятое мнение.
От пяти веков существования империи сохранилось большое количество письменных документов. Между ними находим произведения поэтов, сочинения историков, трактаты юрисконсультов. Имеются также интимные письма, панегирики и сатиры. У нас, кроме книг, есть еще и другие источники для познания мнений людей того времени: это медали, надписи, всякого рода здания и памятники, воздвигнутые городами или частными лицами. Даже надгробные монументы и эпитафии, на них начертанные, открывают задушевные мысли и настроения тех поколений. Вот свидетели всякого рода, идущие от всех наций, происходящие из всевозможных социальных слоев.
Во всем этом материале не находится ни одного указания, которое обнаруживало бы, что население относилось враждебно к империи. Оппозиция некоторой части членов римского сената принадлежала к разряду тех недовольств, которые может встретить всякое правительство в самом преданном государственном совете. Благородная гордость нескольких личностей, подобных Тразее или Корбулону, не была собственно ненавистью к императорскому порядку, которому они служили, она являлась только выражением презрения к человеку, который в данный момент управлял империею. Тацит сильными чертами изобразил пороки нескольких государей и многих из их подданных; но он никогда не нападал на государственное устройство, при котором сам являлся одним из высоких должностных лиц[513]; несколько раз он даже воздает хвалу императорскому порядку[514]. Ювенал осмеивал в своих сатирах отдельных людей, но никогда не затрагивал учреждений. Было бы так же неверно изображать Тацита или Ювенала противниками империи, как представлять себе Сен-Симона врагом королевской власти. Оба Плиния, Плутарх и Филон Александрийский, Светоний, Дион Каcсий, Спартиан и Аммиан Марцеллин преследовали память худых императоров, но они хвалили империю и служили ей. Все писатели, как римского, так и провинциального происхождения, открыто выражают по отношению к этому монархическому порядку почтение, которое мы принуждены признать искренним. Надписи Галлии точно так же, как Испании, Греции, Иллирии и Дакии, свидетельствуют о всеобщей привязанности различных классов общества к императорскому правлению и не обнаруживают никакого признака антипатии к лицу.
Никогда население не восставало против императорской власти. Мы встречаем на этом долгом протяжении пяти веков много гражданских войн; они имели целью заменить одного императора другим, но никогда не направлялись к разрушению империи. Галлия иногда жаловалась на тяжесть налогов и алчность чиновников; но никогда не жаловалась она на монархию. Несколько раз могла она распорядиться своими судьбами и ни разу не пыталась установить y себя республику.
В средине ІІІ века н. э. она увидела себя отделенною от Италии и свободною избрать для себя желанную форму государственного устройства: она выбрала себе императора[515].
Было бы беспримерным фактом в истории человечества, чтобы ненавистный населению порядок продержался пять веков. Противно человеческой природе, чтобы миллионы людей могли быть принуждены к повиновению одному лицу посредством насилия. Действительно очень ошибочно думать, что императорское правительство опиралось специально на войско. За исключением преторианских когорт, которые, самое большее, могли сдерживать столицу, y императоров нигде не было настоящих гарнизонов. Все легионы расположены были по границам лицом к лицу с внешними врагами государства.
В истории Римской империи не встречается ничего, похожего на антагонизм между гражданским населением, которое было бы враждебно правительству, и военною силою, которая бы ее защищала[516]. При этом нельзя объяснять покорность граждан тем, что они были безоружны. Они имели в руках оружие и хорошо умели им владеть, и правительство никогда не считало нужным обезоруживать население[517].
Зная это, трудно было бы объяснить себе, как могли тридцать легионов, из которых составлялась армия империи, принуждать к послушанию сто миллионов душ ее населения.
Надобно кроме того отметить, что войско было именно наименее послушною частью подданных императоров: почти все восстания, которые происходили внутри империи, поднимались легионами; таким образом, правило повиновения исходило не от армии.
Римским императорам приписывали очень ловкую политику именно в деле установления чрезвычайно искусной администрации. Но когда рассматриваешь этот вопрос вблизи, приходится, наоборот, удивляться тому, как мало им стоило усилий утверждение государственной власти, самой абсолютной и в то