голову.
В своей палате я появлялась лишь под утро, когда начинало светать.
Неудивительно, что после ночей, проведенных столь бурно, на уроках я клевала носом, точно сонная муха.
Учителя довольно долго закрывали глаза на мою вялость и заторможенность, но терпение их постепенно сходило на нет. Мне стали делать замечания, теперь уже не только русичка, но и англичанка, и историк, да и многие другие преподаватели.
Дольше всех держался Герман Львович, но однажды взорвался и он.
Я не смогла решить предложенную им задачу повышенной трудности, которые обычно щелкала как орехи, – минувшей ночью у нас с Толиком произошел очередной конфликт, он пригрозил выгнать меня вон и больше никогда не пускать к себе. Мы помирились лишь под утро, но я так и не смогла уснуть, проплакав в подушку до самого подъема.
Герман Львович слушал чушь, которую я плела, пытаясь нащупать путь к решению проклятой задачи, и его узкое, длинное лицо с тонким, хрящеватым носом вытягивалось еще больше.
– Нет, никуда не годится, – произнес он наконец решительно. – Василиса, ты совсем перестала соображать. Куда ты катишься, позволь полюбопытствовать? Ведь у нас впереди олимпиада по алгебре, забыла?
Я отлично помнила про олимпиаду, но мне было не до нее! Я стояла перед математиком и тупо глядела в пол. Герман Львович немного смягчился.
– Ну что с тобой, Василиса? – проговорил он участливо. – Может быть, тебе нездоровится? Ты плохо себя чувствуешь?
– Да, плохо. – Я кивнула, схватившись за спасительную соломинку. Хоть бы все они оставили меня в покое со своими уроками, кружками, олимпиадами! Мне не нужны ни их грамоты, ни отличные оценки, ни похвалы – ничего.
– Что у тебя болит? – встревожился Герман Львович. – Надеюсь, не позвоночник?
– Голова.
– Надо срочно сказать Марине Ивановне.
– Я уже говорила, – соврала я, не моргнув глазом.
– А она? – поинтересовался математик.
– Сказала, что нужно меньше утомляться. Дополнительные занятия мне вредны. – Я выразительно поглядела на него.
Он расстроенно покачал головой:
– Что ж ты раньше молчала? Я не стал бы давать тебе трудные задания. Жаль, такая золотая голова, хочется дать ей достойную нагрузку. – Герман Львович вздохнул и похлопал меня по плечу. – Ладно, Василиса, ничего страшного. Отдыхай, лечись, олимпиада еще не скоро, только весной, в конце мая. До этого времени твои головные боли обязательно пройдут.
Он ободряюще улыбнулся и отошел от моей конторки к доске. В это время прозвенел звонок. Я как ни в чем не бывало начала собирать учебники и тетради и вдруг наткнулась на пристальный взгляд Влада.
Последнее время мы совсем отдалились друг от друга. Я все больше видела его в обществе Светки, они часто и подолгу беседовали о чем-то вполголоса, так, что слов было не разобрать. Положа руку на сердце, я и не пыталась сделать это – слишком занята была собственными проблемами.
Мы почти не разговаривали и не общались с того самого памятного дня в лагере, когда Влад из-за меня подрался с деревенскими.
– Ты чего? – спросила я, перестав собирать школьную сумку.
– Ничего, – ответил Влад, продолжая буравить меня глазами.
– На мне что, рога выросли? – сухо поинтересовалась я.
– Да нет, – без улыбки проговорил он, – просто гляжу, какая ты стала. Врешь и не краснеешь.
– Вру?! – возмутилась я. – Мне действительно плохо.
– Может быть, – спокойно согласился Влад. – Но глаза у тебя слипаются вовсе не из-за головной боли.
Моя рука, держащая пенал, дрогнула, на пол посыпались карандаши и ручки. Я не делала попытки поднять их, стояла, застыв на месте и глядя на Влада с ужасом.
Он нагнулся, подобрал рассыпанное между ножками парты содержимое моего пенала и протянул мне.
– Держи. Я все знаю. Тебя по ночам нет в палате.
– Светка? – со злостью догадалась я.
– Не только она. У меня и у самого глаза на месте.
– Ну и что ты станешь делать? – спросила я со спокойной обреченностью. – Нажалуешься Марине Ивановне?
Его лицо резко побледнело, так, что на носу проступили золотистые веснушки.
– За кого ты меня принимаешь?
Я неопределенно пожала плечами. Он немного помолчал, а затем проговорил чуть мягче:
– Делай как считаешь нужным, я никогда не стану на тебя доносить. Только… – Влад умолк, не договорив.
Внезапно я увидела, как он изменился – вытянулся, похудел, над верхней губой стал пробиваться легкий, едва заметный пушок. Голос его утратил детскую звонкость и чистоту, стал низким и глуховатым, как у всех подростков. Почему я до сих пор не замечала, что Влад тоже вырос, как и я сама? Может, слишком редко глядела в его сторону?
– Только – что? – переспросила я его.
Он неожиданно улыбнулся.
– Ничего. Я зря затеял этот разговор. Напрасно. Обидел тебя, кажется.
– Да нет, все нормально, – оттаяла я, – просто…
Мне хотелось объясниться с Владом, заставить его понять: то, что происходит со мной, – не блажь и не дурь, а нечто такое, над чем я не властна и чему полностью покорна. Но я не могла найти нужных слов.
Он сам пришел мне на помощь.
– Просто это любовь. Ты любишь этого… красавчика с третьего этажа. Верно?
Я кивнула, смахивая слезы с ресниц.
– Мне давно стало ясно, – негромко проговорил Влад. – Когда я первый раз увидел, как ты выходишь из его комнаты. Тогда ты была маленькая, а теперь стала взрослой, вольной поступать по своему усмотрению.
Мне стало неудержимо стыдно за свои опасения, что Влад заложит меня директрисе. Никогда он не сделает этого. Наоборот, в трудный момент всегда протянет руку помощи – как когда-то давно в «ручейке», как в лагере, когда он, не задумываясь, встал на мою защиту.
– Не плачь, – попросил Влад. – И не сочиняй больше, что Марина Ивановна осматривала тебя и велела не переутомляться. Это легко проверить, достаточно Герману подойти к директрисе и поговорить о тебе. Ясно?
– Да. – Я кивнула и тут же спохватилась: – А Светка? Она ничего не скажет?
– Нет. Это я беру на себя. – Тон у Влада был твердый и уверенный. Я сразу успокоилась и принялась запихивать пенал в сумку.
Влад несколько секунд наблюдал за моим занятием, затем помог мне застегнуть «молнию» и отошел. Через минуту я увидела его со Светкой – они весело смеялись, сидя в коридоре на широком подоконнике. Светка болтала ногами, то и дело кокетливым движением откидывая со лба черную челку.
У меня мелькнуло неприятное подозрение, но я тут же отмела его прочь. Мало ли о чем могут смеяться двое, когда им хорошо и интересно друг с другом?
21
Незаметно проскочил учебный год. К концу его я настолько втянулась в режим постоянного недосыпания, что мозги вновь