вперед.
– Прошу прощения, – поспешил оправдаться Филипп, но его слова остались без должного внимания.
Только сейчас писатель понял, что перед ним стоит не один человек, а целая толпа. Что ж за день то такой. Все без исключения были повернуты к Лавуану спиной. Где-то поодаль, в метрах тридцати, слышался шум потасовки, но из-за гула людей ничего конкретного разобрать было невозможно. Единственное, что доходило до ушей молодого человека, это фразы рядом стоящих людей:
– Какой ужас! И это средь бела то дня…
– И вот этим людям мы доверяем свою защиту? Безобразие! Форменное безобразие!
– Ничего удивительного… Я слышала, что все солдаты такие. Лишь бы крови побольше. Звери, не иначе…
Очередные причитания… Лишь бы осуждать и жаловаться. Еще и посреди улицы столпились. Ну что за город!
Филипп стал расталкивать людей. Выслушивать их брюзжание долго было невыносимо. Прохожие немного возмущались наглости писателя, но уж больно были заняты разговорами и не начинали серьезной перепалки. Находясь в центре столпившихся, Лавуан заметил темно-синие фуражки жандармерии, затем, из густого тумана показались три всадника на гнедых конях, которые своим весом стали оттеснять толпу дальше от центра небольшой площади. Филипп почувствовал себя рыбой в консервной банке. Казалось, что весь тот тернистый путь, что прошел француз сквозь толпу, был проделан напрасно.
– Возмутительное обращение! – прокряхтел толстячок по правую руку от писателя, получив удар локтем под дых от рядом стоящего человека.
Противиться конной жандармерии было глупо. С весом их коней едва ли можно было поспорить, а если это кому-нибудь и пришло бы в голову – затея не увенчалась бы успехом. Тут Лавуан увидел лужу крови, которую так безрезультатно пытались закрыть лошадиные туши. Наверное, очередная пьянь. На глаза попалась прядь светлых волос, заметно испачканных в крови. В голове Филиппа что-то щелкнуло. Несмотря на давку, жандармов и их коней, он стал продвигаться вперед. Удары в живот и грудь от рядом стоящих людей мало заботили француза. Жандармы, увлекшиеся парочкой молодых людей, которые намеревались дать отпор городской полиции, напрочь потеряли из виду Филиппа, который, со свойственной его худому телу ловкостью, проскользнул мимо и оказался на пустыре, обрамленном плотным кольцом правоохранителей.
На площади лежала Мелиса. Понять это можно было лишь присмотревшись. Череп был размозжён о брусчатку так, что от головы практически ничего не осталось. Если бы не соломенные волосы, вдоль которых сочилась ярко-красная кровь, и светлые мертвенно-пустые глаза, то и сам Филипп едва ли опознал бы в девушке свою подругу. Слезы увлажнили глаза француза. Он опустился перед бездыханным телом без всякой цели. Быть может его подсознание хотело обнять девушку в надежде спасти, но, увы, этому не суждено было сбыться. Тем не менее, Лавуан поднял голову девушки и прижал к своей груди. Холодное тело, безжизненно лежавшее на руках, вызвало еще больше эмоций. Душа Филиппа разрывалась от горя и неприятия происходящего. Кто это сделал? Зачем?
Жандарм напротив заметил нарушителя. Он хотел было подойти и отогнать молодого человека, но, едва завидев реакцию Лавуана, отступил в нерешительности. Более того, он отдернул за рукав своего молодого коллегу, направившегося к паре.
Как такое возможно? Еще вчера же была тут… Кто это сделал? Кто это сделал?!
Возле ресторанчика была возня, которую Филипп заметил не сразу – она смешалась с происходящим вокруг хаосом и выпала из поля зрения. Там, под навесом, пять особо крупных жандармов успокаивали бушующего Виктора Моро. Сначала Лавуан подумал, что он тоже убит горем и хочет прорваться к телу возлюбленной. Но нет. Он оправдывался и грозился упечь всех за решетку, если его станут судить. Хук с правой отправил в нокаут самого хилого из стоявших там полицейских. Это был достаточный повод, чтобы остальные четверо, вооружившись деревянными дубинками начали избивать полковника. Удары были хлесткими и такими же мощными, как люди их наносившие. В любой другой ситуации Филипп бы желал прекращения этой бойни. Сейчас же он желал лишь смерти солдата.
Смотря в потускневшие глаза Мелисы, ощущая едва теплую кровь девушки на своих руках, Филипп все больше падал в объятия ярости. Туман, окружавший все и вся, пал в том числе и на последующие события. Француз ринулся к убийце с одной единственной целью – расквитаться с ним его же оружием, но не успел. Жандарм, до этого лишь наблюдавший со стороны, схватил бедного Филиппа и оттащил куда подальше. Лавуан постоянно что-то выкрикивал и, если бы Вы спросили у него потом, что же конкретно слетало с его уст, он бы не ответил даже если бы захотел. Все происходило так быстро и медленно одновременно, что в этом можно было бы найти повод для шедевра любого вида искусства. И сам Филипп наверняка был бы рад воспользоваться этим. Но рад он не был. Полицейский постоянно что-то говорил писателю, но шум толпы и звон в ушах не давали сосредоточиться на голосе собеседника.
Лавуан взял себя в руки. Ярость, отступившая еще не так давно, прилила с новой силой. Вырвав свою правую руку из клещей жандарма и захватив левой рукой сумку, Филипп ринулся к обидчику. Виктор к тому времени уже оправился от града ударов, что прилетел так внезапно пару минут назад и, вытирая небольшие кровоподтеки, выпрямился в полный рост. Писателя сей факт лишь еще больше разозлил. Он лосиным шагом преодолел пустую улицу, раскрутил, несмотря на солидный вес, который был в этот момент абсолютно незаметен, свою сумку как пращу, и, не отвлекаясь на спешивших к нему со всех сторон жандармов, зарядил ею прямо по голове полковника. Печатная машинка, до сего момента мирно покоящаяся в сумке, издала характерный звон, после чего вылетела наружу, отделяя свои части в полете. Буквы, вырезанные на красивых клавишах, прилетали прямо в окровавленное лицо солдата, сгорбившегося от полученной травмы. Могучий череп Виктора Моро, прошедшего ни одну битву, повидал кучу сражений и мог быть ранен столько раз, что и ни счесть, проломился именно от печатной машинки худощавого писателя.
Правоохранители наконец подхватили Лавуана. Бить его сильно не стали, разумеется, но и решили не отпускать, а поселить в тюрьму пока следствие будет разбираться что и к чему.
Путь за решетку Филипп совсем не помнил. Все, что его окружало проходило серым, едва различимым фоном к мыслям об убитой Мелисе. То и дело приходила Меланхолия, которая всячески навязывала свою правду писателю. Это ты ее во все это втянул. Твоя гордыня, твоя алчность, твоя похоть – вот истинные причины ее погибели! Моро лишь орудие преступления, не более. Единственный убийца здесь – это ты!