Опыты на человеческом материале дали известные результаты. Могу сегодня продемонстрировать кое-что.
— О, мой любимый профессор! Это я посмотрю охотнее, чем спектакль столичного театра, к слову — спектакли теперь стали совершенно невозможны.
Высокий гость и Боно Рито направились пешком к опутанному стальной колючей паутиной лагерю. На поляне среди густого, непроходимого, молодого ельника, одетые в полосатую, серую с синим, равняющую униформу, молчаливые, как механизмы, люди переносили кирпич и складывали в аккуратные штабели. Мрачные и бесстрастные рабочие, будто живые истуканы со скуластыми славянскими, иудейскими, кавказскими и монгольскими лицами.
— Здесь представители нескольких народностей и рас. Почему вы решили экспериментировать с таким интернационалом? — спросил Линкерт.
— Я заведомо собрал представителей разных рас и народов, проверить, существует ли национальный иммунитет против наших прививок?
— Это интересно, — оживился гость, — вы проницательный и чрезвычайно интенсивный ученый и предугадываете всевозможные варианты.
— Мы должны предусмотреть все и избежать неожиданностей в экспериментальных работах.
— О, да! Конечно, конечно, — согласился гость.
Кирпич перенесен. Люди тщательно подмели опустевшую площадку и убрали мусор.
Потом Бредель организовал переноску кирпича обратно. Сам показал одному из рабочих процесс, потом все остальные поплелись за ним.
Боно Рита, подозвав Бределя, спросил:
— Как они работают?
— Прекрасно. Я еще никогда не видел таких исполнительных и нетребовательных рабочих; они как волы. Брюквенный суп и иногда легкий удар плетью делают их проворными и послушными. За перевыполнение работы, согласно вашему приказу, они иногда получают в виде премии ломоть хлеба.
— Интересуются ли они чем-либо, кроме еды? Не высказывают ли какие-либо вредные мысли или идеи? — спросил Линкерт, подняв палец с изумрудным перстнем.
— О, нет! По-моему, они совершенно ни о чем не могут думать.
— Вы уверенны?
— Яволь! — щелкнул каблуками, отдавая честь, Бредель и удалился.
— На них не производит никакого впечатления любая новость, но они способны, как звери, подраться из-за остатков брюквенного супа. Высший идеал этих животных — чем угодно набить свой желудок. Голод является могучим двигателем. Хотя, повторяю, все же это еще не совсем то, что нам нужно — это пока полуфабрикаты настоящих живых роботов.
— Не замечали ли вы за ними попыток к сопротивлению или к побегу?
— Нет. Все спокойно, господин Линкерт.
Боно Рито подозвал одного из рабочих. Крупная цифра виднелась на его обычной, полосатой форме.
— Как тебя зовут?
— 372.
— Откуда ты родом?
— Я родился на фирме Рито.
— Есть хочешь?
При воспоминании о еде отдаленный, еле заметный луч потухающей памяти на мгновенье оживил это страшное лицо человека с похищенным разумом…
Гость и ученый остановились на опушке елового бора.
— Прекрасно! Я не ожидал увидеть такие поразительные результаты. Их мышление полностью как бы оскоплено или стерилизовано.
— Вы, господин посол, очень проницательны. Я действительно попытался стерилизовать их ум. Результаты получены. Скоро я надеюсь передать вам идеальный, эталонный тип модерного раба XX века — живого робота.
— О! Наконец мои труды тоже увенчаются успехом! — радостно воскликнул Линкерт. — Продолжайте ваш доклад.
— Производство их будет стоить гораздо дешевле, чем производство утопических механических роботов. Стоимость прививки — всего несколько марок. А сырья — побежденных иностранцев — для нас хватит.
— Ха-ха-ха! — загрохотал бас Линкерта. — Это изумительно! Ха-ха-ха!
Раб, согнувшись в три погибели, нес на спине горку кирпича. Он услышал обрывок разговора о нем, о всех них. Ни один мускул не дрогнул на его лице, хотя внутри его сознания разыгралась целая буря. Кирпичи упали, рассыпались, но повернувшийся спиною японец ничего не заметил.
— Рожденного на просторе и летающего в облаках — ползать ты не заставишь, — подумал Мечислав Сливинский.
Они удалились, и вскоре высокий гость, в обществе Боно Рито и доктора Кребса, сидел в уютной столовой японца. Лакей наливал душистый коньяк из ограбленных французских подвалов.
Бывший посол любил поесть. Еда была идеалом его рыхлого обрюзгшего и обвисшего тела. Боно Рито знал эту слабость своего прямого, могущественного шефа и позаботился о роскошном обеде.
Гость подслеповатыми, маслянистыми глазами осматривал стол.
— Даже икра! И, кажется, русская! О, это прекрасно… русская икра великолепна! — воскликнул Линкерт. — О, прекрасно!
— Пожалуйста. Отведайте замечательный сыр из Голландии! — протянул фарфоровую доску Кребс.
— Может быть, превосходные норвежские сардины, — предложил Рито.
— Поляки — мастера делать прекрасную колбасу. Эта хранится свыше двух лет, — не унимался Кребс.
— Прекрасно! Прекрасно!
Они подняли бокалы с отсвечивающей золотом влагой.
— За ваше здоровье, гениальный Боно! За успех и торжество нашей идеи, за покорение мира!
— За покорение мира!!!
— Чудный коньяк! Ба, да ведь это же настоящий, отборный «берти», моя любимая марка… Э, да я еще вижу здесь и божественную влагу вдовы Клико!
— Это — военные трофеи! — улыбаясь, ответил Кребс.
— Ваша научная концепция пришлась как раз по духу и оказалась в полном соответствии с нашими политическим доктринами, — расточал похвалы Линкер.
— Благодарю вас.
— Вы один из немногочисленных, выдающихся и замечательных людей нашей эпохи, подымающих на небывалую высоту мощь высшей арийской расы. Пусть живет непобедимая, как наша идея, дружественная ось Токио — Берлин.
Посол дрожащей и неуверенной рукой поднял бокал.
— Вы забыли вспомнить о третьем конце оси, — вкрадчиво добавил подхалимствующий Кребс.
— О, эти макаронщики не достойны своих великих предков. Мы, германцы — новые могущественные римляне двадцатого века. С такими роботами, созданными здесь, использовав их труд, мы сможем покорить мир. Я рад, что живу в такую замечательную эпоху.
— Благодарю вас за такую высокую оценку моих открытий! — оскалившись, ответил японец, укладывая на софу засыпающего от выпитого Линкерта…
10. Приготовьте порцию «камикадзе»
Чрезвычайный уполномоченный министр, запершись в своей главной квартире, никого не принимал. Он задумался.
Последние оперативные военные сводки с фронтов приносили большие огорчения и разочарования, перераставшие в основательное беспокойство. Фронт, катившийся лавиной с двух сторон, сметая с лица земли последние лучшие дивизии, все туже сжимался кольцом и приближался к столице.