песчаном взгорке, а медленно идет по всамделишной улице, которую мы с бабушкой просто не видим… Односельчане кивают ему из открытых окон, пьют вприкуску красный чай, подливая кипяток из начищенных самоваров, отдуваются, вытирая со лба пот, зазывают прохожего земляка в гости. И ни одна собака не тявкнет из будки: понимают лохматые сторожа – свой идет, односельчанин…
Дед курил, меняя в мундштуке сигарету за сигаретой, прерывисто дышал и рассказывал, рассказывал: про кузнеца Никулина, который вернулся с германской инвалидом и сковал себе такую железную ногу, что из Твери врачи приезжали – поучиться. Про мироеда-процентщика Маканина, которого всей деревней смехом-прибаутками провожали в Сибирь с многочисленным семейством. Жоржик показал место, где убило молнией беспутную женку, в грозу наладившуюся к полюбовнику-агроному. Потом мы пошли к Волге и остановились возле дуба. На краю обрыва стало видно, что половина толстых, извилистых корней висит в воздухе, и самые тонкие окончания слегка шевелятся на ветру, словно ища невидимую опору.
– Ишь, как подмывает! Скоро упадет! – вздохнул Жоржик. – В другой раз придем – уж и не будет его…
Справа, вдалеке в торфяной дымке едва виднелись наши Селищи. На другом берегу в Волгу впадала река со странным названием Нерль, образуя широкий залив, из которого выскочила дюралевая моторка. Задрав нос и вспенивая воду, она помчалась в сторону Кашина. Я посмотрел вниз: под обрывом тянулась узкая полоска серого песка, испачканного мазутом, а на берег медленно накатывались жирные черные волны. Пахло нефтью. Даже всегда белоснежные чайки, парившие над грязной водой, выглядели чумазыми…
– Так Волгу-матушку испоганить! – вздохнул Жоржик, потом показал на камень, едва выглядывавший из ноздреватого мазутного месива. – Видишь?
– Вижу, – ответил я.
– С него я в детстве рыбачил. Он тогда лишь одним краешком в воду заходил… Рыба кишмя кишела, пока плотину в Угличе не построили. Еле ведро с лещами домой в горку тащил. Плотву и ершей сопливых за рыбу не считали, их даже кошки не ели – брезговали. А если повернуть туда, – он махнул рукой влево, – часа за четыре можно на подводе до Кашина добраться. Богатый городок! Купеческий. Храмов не счесть. Стоит на реке Медведице, как в петле…
…Под вечер мы вернулись домой, набрав вместо грибов полные корзины вишен и зеленых яблок на варенье. Жоржик устало лег на кровать, приложив мокрое полотенце к сердцу. Бабушка испугалась и отправила меня в медпункт за ландышевыми каплями. Я одним духом добежал до избушки с красным крестом на двери, осторожно постучал и вошел в комнату, пахнущую лекарствами. Очкастый фельдшер, в белом халате и шапочке, сидел за столом и сам с собой играл в шахматы. Он как раз замер с турой в руке и, увидев меня, погрозил пальцем, мол, не мешай делать ход. Ожидая, пока доктор найдет на доске место для ладьи, я огляделся: на стенах висели разные медицинские плакаты. На одном была изображена женщина в белом халате. На плече – сумка с красным крестом, а ниже крупно написано: «Врач – друг народа». На втором плакате с помощью доходчивых картинок показывалось, как нужно правильно откачивать утонувшего, который, весь синий, лежал раскинув руки, пока ему делали искусственное дыхание. С третьего листа, прилепленного к стене, печально смотрела желтолицая девочка с бантиками, и большие черные буквы предупреждали: «Осторожно, гепатит!»
Наконец, фельдшер с мстительной усмешкой воткнул черную туру в расположение белых, и обернулся ко мне:
– Ну-с, что с тобой, пионер? Перекупался? Или опять волдыри натер?
Надо же, он помнил, как бабушка давным-давно приводила меня к нему с кровавыми мозолями! Дело было так: мы с Витькой Кузнецовым нашли в дорожной пыли косичку, сплетенную из конского волоса и заканчивающуюся метелкой. Она, видно, отвязалась от длинного кнута, которым пастух хлопает, дисциплинируя коров. Вот это удача так удача!
Мы взяли обломок черенка от тяпки, примотали к нему метров пять витой веревки, а к самому концу приладили найденную плетенку. Дальше вопрос техники. Чтобы наш кнут «выстрелил», надо было раскрутить его над головой и, резко дернув кнутовище вперед, пустить как бы «волну», которая, добежав до конского охвостья, издаст оглушительный хлопок. У Витьки Кузнецова вышло сразу, а у меня ну никак не получалось, и мы отправились тренироваться за огороды. Часа через два я, наконец, выучился щелкать кнутом, пока, правда, не очень громко, но улучшить показатели не смог, так как черенком натер на ладонях (я пробовал то с правой, то с левой) кровавые мозоли, они лопнули и жутко щипали. Бабушка, увидев меня, заохала и во избежание заражения крови потащила к фельдшеру. Тот, так же оторвавшись от шахмат, посмотрел на волдыри и упрекнул:
– Гражданочка, вы что же это ребенка целый огород перекопать заставили? Детский труд у нас запрещен.
– Мы? Да Господь с вами, доктор! Он и лопаты в руки не брал…
– Значит, веслился, белоручка? – догадался врач и улыбнулся. – Далеко плавали?
– Угу, – подтвердил я. – Два часа гребли…
Рассказывать, как получил такие жуткие раны, хлопая самодельным кнутом, бессмысленно: в лучшем случае на смех поднимут.
Фельдшер густо смазал лопнувшие мозоли зеленкой и забинтовал ладони. Я вышел из медпункта как красноармеец из санбата. На перевязку идти потом не пришлось, так как все быстро зажило. А кнут у Витьки отобрали и спрятали, он своим хлопаньем никому житья не давал.
– Опять с волдырями? Чего молчишь? Показывай, мореплаватель! – Фельдшер одним глазом смотрел на меня, а вторым на шахматную доску.
– Что показывать?
– Что болит, то и показывай!
– У меня ничего болит. У дедушки сердце болит.
– Вот оно как? – Врач внимательно уставился на меня. – Что-то новенькое… Как болит? Куда отдает? Под лопатку? Тяжело ли дышать? Левая рука не отнимается? А загрудинные боли есть?
– Не знаю… Он просил ландышевых капель.
– Капли-то я дам – не вопрос. – Фельдшер открыл стеклянный шкафчик, где теснились разные пузырьки и коробочки. – Вот, возьми! Сорок капель на полстакана воды. Но завтра пусть обязательно ко мне придет. Я ему давление померяю, пульс посчитаю. С сердцем не шутят! И часто у него так бывает?
– Бывает. Когда волнуется!
– Вот! Нервы! Надо обследоваться. Завтра жду прямо с утра!
Вернувшись с пузырьком, я передал все точь-в-точь, как сказал доктор.
Жоржик к тому времени ожил и перебирал вместе с бабушкой вишню.
– Одичала. Кисловата. Но для варенья это даже хорошо. А к врачам только пойди – сразу сто болезней найдут. На лекарства никаких денег не хватит. Я уж лучше здоровым помру. Как думаешь?
– Лучше здоровым жить, – рассудительно ответил я.
14
Жоржик умер в мае, не дождавшись разрешенной бабушкой лодки, зато успел показать мне купленный в магазине «Рыболов-спортсмен» тройной крючок, с которого никакой судак никогда не сорвется. Еще в марте он списался с тетей Шурой насчет нашего приезда, но она нам впервые