Читать интересную книгу Виктория - Ромен Звягельский

Жак ни разу за весь вечер, пока пили кофе, ни потом, перед сном, не смотрел в ее окна. За кофе выяснилось, что отец больше не будет ходить на службу. Он не пожалел на сообщение целых трех слов. Больше никто ничего от него не добился. Его впалые щеки и почерневшие мешки под глазами досказали за него все остальное.

К пяти часам следующего дня Жак прибыл к муниципалитету, нашел кабинет полковника Блюма, оказалось, что к нему очередь человек двадцать, и Жак вернулся домой ровно в девять, когда Барбара Смейтс уже выглядывала его, стоя в дверях подъезда.

Он подошел к ней и бережно обнял за плечи:

— Все хорошо.

В ту же минуту за спиной раздался оклик:

— Жак, — это была Гретта, она стояла у противоположной стороны улицы, Жак, ты должен выслушать меня! Или мы навсегда расстанемся!

Жака ударило током, и он зашагал к ней, переходя улицу. Теперь мама звала его, но он, не оборачиваясь, крикнул:

— Приду, все расскажу.

— Что ты расскажешь, — спросила Гретта, соблазнительно цепляясь каблуком за выступ фундамента, — Обо мне?

— Нет, о тебе рассказывать я не буду, — сквозь зубы произнес Жак, Нечего.

— Почему же, а я чуть было не познакомилась с твоей сестричкой в бакалее. Она любит конфеты, твоя сестричка.

Жак неожиданно осознал, как она далека от него. Она не знает, не может знать, например, что Эльза не есть конфет, покупает для него, конечно, откуда знать о таком совершенно чужому человеку.

Гретта поняла, что его разговорить не удается, пришлось поменять тактику и пойти напрямую:

— Катарина все неправильно тебе преподнесла. Никакой вечеринки у меня не было, я вытурила их троих сразу, как только они пришли. Ишь, моду взяли! А ты тоже, такой бестолковый, мог бы и сам дать им отпор, если бы был пошустрее. И нехорошо подсматривать в окна молодой незамужней, то есть абсолютно свободной — девушке.

Жак взял ее за запястье и завел в подъезд.

— Откуда ты взялась такая?

— Из поместья Шармолен, — наивно ответила она, покачав своими пружинящими завитушками.

Германская колония

В первые месяцы после капитуляции бельгийское общество находилось в состоянии нервозной заторможенности. С приходом немцев в Антверпен, в другие города, активизировались пронацистские группировки, теперь они отвечали перед вермахтом за настроения в обществе. А люди, большая часть оставшихся в населенных пунктах людей, все никак не проявляли радушия по отношению к агрессорам.

Кое-где отряды Солидарности проводили антифашистские вылазки, взрывали составы, мосты, освобождали из тюрем захваченных немцами бельгийских коммунистов, перехватывали на пустых дорогах офицерские автомобили и провизию.

В основном к концу лета 1940 года немцы создали свой порядок управления, ввели новые марки, заменили старые руководящие кадры на государственных предприятиях на свои, военные кадры. Население стало привыкать жить по команде, под неусыпным оком фашисткой тайной полиции, в режиме военного времени. Это время не собиралось заканчиваться и этот порядок тоже.

Старый Хендрик просиживал сутками в своем кабинете, а когда выходил, то выходил на улицу. Шел в таверну или в доки, к своим старым приятелям.

— Хотел защищать их, имею в виду рабочих, от узурпаторов, а меня выгнали, и что я теперь, что я могу? — рассуждал он в компании таких же, как он, выброшенных на улицу пожилых людей.

Они дружно поднимали свои торчащие по-капитански короткие бородки, давали размеренные пустые назидания.

— Я ведь и сам понимаю, всю несогласованность мироздания, — продолжал Хендрик, — зачем я нужен немцам: мешать им угонять рабочих на работу в Германию? давать свои рекомендации по набору персонала? или помогать им ремонтировать военные катера с этой ужасной свастикой на корме. Это же не эмблема, а способ массового гипноза!

В таверне было дымно, не разглядишь, кто там за твоей спиной, тепло, уютно. Хендрик приходил в спальню, пропахший потом, запахом табака и спирта одновременно.

Однажды, он застал свою жену еще одетой. Она сидела в углу маленькой пустой белой спальни в низком стуле, запахнув домашний халат и покачивая шлепанцем.

— Ты не спишь? Что, ждешь меня? Солидарность? — спросил он слегка заплетающимся языком, на ходу снимая свитер и рубашку.

— Хендрик! — она неожиданно встала и бросилась к нему, — Хендрик, снова приходили, спрашивали тебя!

— Кто снова? — не понял муж.

— Хендрик, немецкий офицер. В такой… ну, такой темной форме, он сказал, что зайдет завтра. Зачем они тебя ищут, Хендрик? У нас сроду не было отношений с военными.

Хендрик поднял бровь и долго не мог уяснить: что-то несуразное сейчас сказала жена, но что?

— Подожди, подожди! А я кто? Ты уже забыла, что я-то, я-то — военный. И все мои друзья — военные! Э-ээ!

— Я не хотела тебя обидеть, но немецкие военные, это не просто военные. Это не те военные, которые только готовят оборону своего государства, эти каждый из них — убийцы. Вот иду я по улице, вижу немцев и думаю, сколько этот убил, и этот нежный мальчик, и этот бюргер, похожий на нашу Таксу, ой, нет!

Она стояла близко, как всегда высоко задрав голову, чтобы смотреть в лицо своего высокого статного мужа, боясь дотронуться до него.

— Ну, полно, — смягчился Хендрик, одной рукой обхватил жену за крепкую шею и притянул к себе, — полно. Это с завода, наверняка. Какие-то вопросы.

— А ты не болтаешь лишнего на улицах?

Было темно уже в городе, темно в подъезде, летняя ночь изо всех сил нагоняла мрачные тона, но где-то там, над Лионским бульваром, над домом-башенкой небо по-дневному белело, как лицо узницы во мраке.

Жак сегодня впервые пришел в квартиру Гретты. Почти два месяца он лишь отвечал на ее инициативу, сам старался «надувать щеки» и ни в коем случае не показывать, как он дорожит ею.

— Пошли в кино, — предлагала она, и он отвечал:

— Возможно.

— Сегодня — в парк? — заискивающе спрашивала Гретта, и он отвечал:

— Посмотрим.

Сегодня он не выдержал. Они сидели в кафе. Решали, как провести вечер. Гретта одела сегодня открытое белое платье, ослепительное платье на узеньких бретельках, ее плечи сверкали на солнце, осветленная челка колыхалась, она была прекрасна. Гретта смотрела на него смеющимися глазами, и в глазах ее читалось умиление его мальчишеской тактикой.

— У, бука, — сказала она в очередной раз.

— Не подлизывайся, знаешь ли. Ты опять разговаривала с этой Катариной. Что у тебя с ней общего?

— А ты по ночам по-прежнему меня караулишь? — щурилась она и добавляла, — закажи мне кофе и бутерброд, я проголодалась. Хозяйка продержала меня в мастерской весь день. Она неожиданно полюбила меня, прямо не отпускает от себя. Сегодня было много посетителей: целых двое, так она нарочно вызывала меня, усаживала рядом, поила чаем, как важную персону.

— А кто к вам приходил?

— Посетители, я же говорю. Одна дама смотрела свой заказ: летнюю шляпу для пляжа, живут же люди!

— А второй? Кто второй?

— А? Второй полковник, или генерал, я ничего не понимаю в нацистских знаках отличия. Но в мужской красоте — кое-что смыслю…

Она затаивала дыхание и ждала, пока первый прилив обиды и подозрения спадет с него.

— Так вот, скажу я тебе, этот господин никакого отношения к мужской красоте не имеет. Просто хряк здоровенный.

И видя, как постепенно расслабляется Жак, она заливалась громким смехом.

— Ты, Гретта, легкомысленный человек. Тебе на всех наплевать. Можешь смертельно обидеть и незаслуженно оскорбить. Можешь плюнуть на живого человека и сделать все на благо себе любимой. Другие как-то стесняются быть эгоистами, а ты прямо экстремистка от эгоизма!

— Кто это другие? — улыбалась она на его тираду, не обращая внимания на те укоры, которые могли бы испортить ее планы построения счастья в отдельно взятой жизни.

И вот сегодня, после долгой прогулки по набережной канала, Гретта пригласила его к себе.

— Да пошли, чего ты? — потянула она его за руку, когда они стояли у подъезда, — Промерз весь. А до дома…пока доберешься!

Он усмехнулся. Посмотрел на окна своей квартиры. Света уже не было. Мама привыкла, что он приходит поздно: всего-то перебежать дорогу, улучив момент, когда улица пустынна. Но все это время он опаздывал минут на двадцать, да и те двадцать минут проводил в подъезде, целуясь с Греттой в просторном холле за лестницей.

Сегодня он пошел к ней. Они поднялись на четвертый этаж. Она взволнованно звякнула связкой ключей.

Квартира была просторная. Две комнаты, обе прибранные. Одна начиналась прямо за выступом у входной двери, в ней все было устроено, как может быть устроено у девушки, любящей изящные мелочи: ленты, флакончики, статуэтки, скатерки, цветы в кадках, цепляющиеся за тканый коврик с оленем на горном склоне. Уютненько.