меня слёзы чуть не брызнули из глаз. И сердце аж закололо.
Не помня себя, я схватила кочан капусты. Положила его в пакет. Добавила туда картошки, две свеклы, морковку, пару луковиц, пучок петрушки. И сверху ещё положила баклажан.
— Вот, берите, — я протянула довольно увесистый пакет старушке.
— Да ты что, у меня денег совсем нет! — перепугалась та, — не надо!
— Берите, берите! Это гуманитарная помощь.
Старушка ахнула и рассыпалась в благодарностях, аж прослезилась, бедная. Схватила этот пакет, руки трясутся.
Господи, до чего же, твари, людей довели!
— Вот ты дура! — Гала-джан смотрела на меня как на идиотку, когда старушка ушла.
Нужно ли говорить, что вечером я не только положенную выручку не получила, но ещё и пришлось из своих (точнее из Любашиных сбережений) Рафику возвращать?
Мда, так я много не заработаю.
Домой я возвращалась уставшая, в глубоком минусе.
Но при этом я совсем не жалела. Как представлю эту старушку, как она из гнилых капустных очисток дома суп варит, так сердце кровью обливается. А ведь она войну пережила, светлое коммунистическое будущее всю жизнь строила. И вот «заслуженный» результат.
Домой я пришла уставшая, недовольная.
А в комнате через стенку уже вовсю гремит музыка — лиловогубая соседка развлекается. Войну она мне, значит, устроила.
Ладно.
Война, так война. Повоюем, раз так хочет. У меня как раз настрой соответствующий — повоевать. Но с наскока, с шашкой на танк я не люблю. А вот попартизанить — самое оно.
Я мужественно выдержала музыку (до двух ночи играла, пока сосед снизу не пришел к ней ругаться). А я вот не пошла. Утром я увидела, как сосед уехал на работу, часов шесть было.
Прекрасно! Просто прекрасно начинается этот день! Для лиловогубой я включила на всю громкость молитвенный хор старцев из Оптинской пустыни. В шесть утра. На планшете случайно обнаружила — Ирка когда-то накачала. Она одно время очень по всему этому заморачивалась, когда её парень бросил.
Планшет медицинским пластырем приклеила к стенке (да, обоев жалко, но они и так страшненькие. Да и духовность соседки значительно дороже). Получалось мне в квартиру не сильно слышно (и дверь я в комнату крепко прикрыла), зато лиловогубая будет наслаждаться. Во всяком случае спать не сможет. И так будет каждое утро. Вот и посмотрим, кто кого.
Я как раз сделала завтрак и разбудила ребят. Пока они собирались — раздался звонок в дверь. Стопроцентно лиловогубая молитвами Оптинских старцев прониклась и пришла приобщаться.
— Но я тоже подготовилась. Прихватила в руки «Сторожевую башню» и остальную макулатурку и дружелюбно пошла открывать.
Так и есть. Лиловогубая. Правда сейчас она была не накрашенная, что, однако, отнюдь не делало её приятнее.
— Ты чего спать мне не даёшь! Заколебала, корова! — заорала на меня соседка.
— Время молитвы, — назидательно сказала я торжественным тоном.
— Шесть утра⁈
— Да, вот вчера полночи бесовские песнопения звучали. Грех-то какой. Нужно сегодня очистить душу святыми молитвами, — лучезарным голосом сказала я и с тихой улыбкой протянула ей брошюрки, — держи, сестра, приобщись. Скверну из души нужно выжигать молитвой.
— Сделай потише! — заорала лиловогубая.
Брошюрки она, кстати, брать почему-то не захотела, бросила на пол. Ещё немного поругавшись и поугрожав мне, она ушла к себе, громко хлопнув дверью.
Ну ничего, вода камень точит. Сердцем чую, что за неделю лиловогубая сможет исполнять молитвы не хуже хора Оптинских старцев. Уж я-то постараюсь, чтобы так и было.
Сегодня мне на базар нужно приходить аж после обеда. Утром там что-то было, вроде проверка какая-то, плановая. Рафик сказал мне прийти к двум. Так что полдня у меня было свободного времени.
И я решила сходить в больницу проведать Ивановну. Соседка как-никак. Заодно выясню, когда она возвращаться планирует.
Больница встретила меня крепкими запахами хлорки, каких-то особо вонючих лекарств, человеческой боли и горохового супа.
Я спросила у дежурной медсестры, в какое отделение могли отвезти больную старушку из улицы Комсомольской с подозрением на камни в желчном. Как ни странно, медсестра очень быстро нашла мне Ивановну (хоть имени и фамилии её я не знала).
— В пятой палате, второй этаж. Только недолго там! — напутствовала меня медсестра, пряча шоколадку в карман халата.
А я поднялась на второй этаж.
Ивановна была не очень. Черты лица заострились, лицо было лимонно-желтым.
— Здравствуйте, соседка, — сказала я, когда вошла в палату.
Ивановна обрадовалась.
Насколько я поняла, её никто не проведывал.
— Умру я скоро, Любушка, — торжественно сообщила она мне, глядя в потолок тихими просветлёнными глазами.
— Да рано вам умирать, — не согласилась я.
— Худо мне, внутри всё огнём горит, — пожаловалась она, — проклятые доктора колют мне и колют. Уже всю искололи. И ничего сделать не могу. Они меня не слушают! А таблетки дают, так я их выбрасываю.
— Зачем? — нахмурилась я.
— Умереть хочу, — заявила Ивановна, — зачем мне так жить дальше?
— У-у-у-у, Ивановна, люди без желчного пузыря вполне себе нормально живут. Ой, если хотят жить — то и без ног, без рук, без глаз и то живут. Было бы желание. Так что давайте прекращайте хандрить и возвращайтесь домой.
— Нечего мне дома делать. Никто меня там не ждёт и путь мой земной окончен, — упёрлась старушка.
— Как это не ждёт? — возразила я и сразу наябедничала, — у вас же в квартире племянница поселилась. Уже там ремонт делает.
— Да ты что! — взвилась Ивановна, но я успела её поймать и не дала свалиться с кровати. — Это Раиска! Зараза какая!
Уложив Ивановну обратно, я безжалостно продолжила:
— Половину ваших вещей Раиска уже повыбрасывала. И альбомы, и вазочки…
— Альбомы! Мой мейсенский фарфор! Да этим сервизом ещё