Читать интересную книгу За свободу - Роберт Швейхель

Его привел в себя квакающий голос Бронтлейна, почтенного торговца пряностями, рассказывавшего своему куму — мейстеру Эльвангеру о походе герцога Ульриха.

— Э-хе-хе! — закончил Бронтлейн свое повествование, покачивая тыквообразной головой на длинной шее. — Ну и времена настали! Вечные смуты и неурядицы. Торговлишке совсем конец.

— Ничего не поделаешь, куманек, нужно применяться к обстоятельствам, — философски заметил мастер. — Большие господа не могут жить без драки. Это у них в крови.

— А нашему брату горожанину расплачиваться за все своими боками! — заквакал торговец. — Мы не притязательны, были бы тишина да порядок. Но помяни мое слово, на этот раз Швабский союз не даст спуску бунтовщикам и смутьянам! — ядовито продолжал он под вечерний благовест, доносившийся с колокольни пречистой девы. — И что только власти миндальничают с этими обнаглевшими мужланами — никак в толк не возьму. Колоть, рубить, четвертовать их надо — и дело с концом!

— Побойся бога, кум! Пожалуй, со страху ты сам заделаешься кровожадным тираном! — смеясь, воскликнул золотых дел мастер. — Ну, шабаш! Зайдем, что ли, ко мне да выпьем стаканчик шалькбергского заместо княжеской иль крестьянской крови. — И он повел гостя в дом.

Ганс вспомнил, как шесть лет тому назад он стоял вместе с бабкой в Бекингене, на пороге постоялого двора Еклейна Рорбаха, и смотрел на проходившие мимо войска. Они шли под знаменами Гейера фон Гейерсберга на Штуттгарт, разбив под Мекмюлем войска герцога Ульриха и взяв в плен Геца фон Берлихингена. Старуха неистово благословляла их оружие и заклинала Гейера не выпускать герцога живым. И вот теперь герцог снова возвращается в свои земли, а кровь отца и матери, умерших страшной смертью, останется неотмщенной. В его ушах звучал зловещий хохот старухи. Наспех убрав инструменты, он забрался к себе наверх, чтобы вдали от посторонних сбросить свою маску невозмутимости и дать волю клокотавшей в нем буре.

В воскресенье, накануне заговенья, выпавшего на последний день февраля, Ганс решил отправиться в Оренбах. С ним пошел и Каспар. Было раннее утро. В воздухе веяло кротким дыханьем весны. Поля в веселом ярко-зеленом наряде озимых всходов точно подсмеивались над хмурой суровостью елового бора. Пройдя немного по извивавшейся большой дороге, друзья свернули на тропинку, которая вела кратчайшим путем из Штейнбахской долины в деревню Гаттенгофен. Ганс шел молча, погруженный в свои думы, и Каспар не мешал ему. Странствуя с другом, тот привык к молчанию. Сам он все время насвистывал и мурлыкал себе под нос. Так они дошли до Штеффлейнского колодца, где перед ними во всей своей дикой красе открылась Штейнбахская долина. Этот колодец напоминал о том, что здесь некогда была деревня Оберштейнбах. Лет восемьдесят назад ее снесли по распоряжению ротенбургского магистрата, стремившегося увеличить население города. Каспар приник к источнику и напился прозрачной родниковой воды.

— Выпей и ты, дружище. Это славно освежает мозги. О чем ты замечтался?

Но Гансу пить не хотелось.

— Да вот я думаю, долго ли мне еще ходить этой дорогой? — отвечал тот.

— Почему? Что это тебе взбрело на ум? — спросил изумленный Каспар.

— Ну, пойдем.

И они углубились в чащу леса, окружавшего Лендахское и Линдлейнское озера.

— Сколько раз, ясным воскресным утром, я проходил по этой долине, — сказал Ганс. — Здесь такая тишина, и кругом всегда ни души. Только и слышно, как шепчутся деревья, поют птицы да журчит ручей.

— И ты, конечно, доставал свою дудку и наигрывал, как в тот раз, когда мы с тобой повстречались в пути?

— Бывало и так, — улыбнулся Ганс. — Иной раз придет в голову такое, что словами не выскажешь. Порой думалось, как бы хорошо жилось на свете, не будь ни князей, ни дворян, ни господ, ни попов, ни крепостных. Одни лишь свободные люди! Как ты думаешь, Каспар, придет ли такая пора?

— Нет, Ганс, такого не будет, — решительно отрезал тот. — Видишь ли, в человеке сидит какой-то бес и так вот и подзуживает его попирать ногами слабых. Ведь каков обычай среди мастеров? Они громче всех орут о свободе. Но свобода им нужна только для себя. А уж если кто из них дорвется до магистрата, то нашего брата подмастерья и вовсе в бараний рог согнет.

— А я все-таки верю! — задумчиво произнес Ганс. — Пора, о которой пророчила бабка, наступит, и ты еще доживешь до лучших времен.

— А ты — нет? — воскликнул Каспар, уже теряя терпенье.

— Не знаю… только не в Ротенбурге. — И Ганс глубоко вздохнул. — Вчера мастер расплачивался со мной за неделю, и я попросил расчета. Да и срок мой кончился.

Каспар словно остолбенел.

— Да ты что-о о? — протянул он.

— Здесь мне больше нечему учиться, — пояснил Ганс. — Вот сделаю кубок, соберу свой узелок и марш отсюда. До тех пор я обещал хозяину повременить.

— Нечему учиться? — переспросил Каспар, ошеломленный, и после минутного молчания продолжал: — А как же месть за своих? Побоку? Так я тебя понимаю?

— Нет, дружище, — с жаром возразил Ганс. — Видно, еще надо потерпеть. Теперь, когда Швабский союз готовится выступить против герцога Ульриха, обстоятельства не благоприятствуют нашему делу. Но это ничего не значит. Поднимется народ под знаменем Башмака, и я не останусь в стороне, где бы я ни был. Верь моему слову.

— Верю, охотно верю. А вот насчет ученья, это ты зря!

— Однако пора, идем, — сказал Ганс, избегая его взгляда.

— Ладно, ладно, — проворчал Каспар, следуя за ним.

Немного погодя он с укоризной продолжал:

— Нет, не ожидал я от тебя такого. Испортил ты мне вконец все воскресенье. Не я ли тебя предостерегал от этой… этой…

— Молчи, прошу тебя, молчи! — горячо прервал его Ганс.

— Да уж ладно, — проворчал Каспар.

По камням они перебрались через ручей, и Каспар, уже на другом берегу, спросил:

— А как же Кэте?

— Ох, это тяжелый крест на моей совести, — сказал Ганс, и густая краска залила его бледные щеки.

— Не уходи, Ганс! — решительно запротестовал Каспар. — Ради нее. Ради всего святого. Прошу тебя. Ведь она в тебе души не чает. Я заметил это еще на крещенье.

Ганс пристально посмотрел ему в глаза и сказал:

— И я тогда кое-что заметил. Ты ведь… Боже, как я был слеп!

— При чем тут я? — в сердцах воскликнул Каспар. — Я ей не пара. Люби ее на здоровье. Думаешь, на ней свет клином сошелся? У меня уже есть на примете… И не одна!

И он расхохотался.

Ганс, растроганный, крепко стиснул его руку.

— Ты славный парень, Каспар. Я не имел права ответить на ее любовь. Может статься, повстречайся мы раньше, все было бы иначе. А теперь все это ни к чему.

— Не понимаю тебя. Где твои глаза? Ведь стоит сравнить одну и другую… — Каспар только покачал головой, не находя слов. — Повремени, Ганс.

Он взял друга под руку, и они зашагали по тропинке, под оголившимися буками, на север, к Гаттенгофену. Грустная улыбка появилась на губах молодого подмастерья, когда он заговорил снова:

— Нет, я бы только сделал несчастными ее и себя. Теперь ты знаешь все, Каспар, и у меня стало легче на сердце. Первым делом поговорю с Кэте, а там будь что будет. Пусть она узнает тебя, как знаю я, и, голову даю на отсечение, вы будете счастливы.

Каспар горько рассмеялся, как бы насмехаясь над самим собой.

— Ты меня знаешь? Не говори обо мне девчонке ни слова. Я не хочу этого. Она сама знает куда лучше твоего, что я просто… кусок дерюги…

— Олух ты царя небесного, вот ты кто! — отвечал Ганс,

Они взошли на холм у самого Гаттенгофена и, переведя дух, зашагали дальше. Перед ними простиралось плоскогорье, поросшее лесом. На северо-востоке высились башни и кровли Эндзейского замка; на севере, над темной стеной елового бора — колокольня оренбахской церкви. По правую руку лентой тянулась большая дорога; миновав Гаттенгофен, она, извиваясь между холмами, терялась в лесной чаще. Взор Ганса остановился на замке, на башне которого под ветром полоскался флаг.

В замке всю неделю жизнь била ключом. Леса оглашались веселыми звуками охотничьих рогов и звонким лаем гончих. До поздней ночи там выслеживали и травили оленей, козуль, диких кабанов, били стрелами и огневым боем тетеревов, уток, фазанов, спускали соколов на красную дичь. Вечером, когда при свете факелов в замок свозили охотничьи трофеи, все гости собирались за столом, и день заканчивался музыкой, танцами и веселым пиром.

Георг фон Верницер, прозванный Богемцем, — один из его предков был отправлен когда-то во главе посольства к императору Сигизмунду в Богемию, — имел обыкновение устраивать каждый год на исходе зимы большую охоту. Это было как бы выражением благодарности городу с его стороны за приглашения на пиры в дома патрициата. Однако фон Верницер, представитель одной из самых древних фамилий города, бывал только на пирах, которые носили официальный характер. Убийство, совершенное им под горячую руку в молодости, а также преждевременная смерть жены наложили печать угрюмой замкнутости на его характер. Он был скуп на слова, строг, но справедлив, если можно говорить о справедливости там, где законом считается произвол господствующих классов. От приступов черной меланхолии он искал спасения в вине. После кровавого дела в Дворянской питейной он больше не прикасался ни к картам, ни к костям. Бедная родственница заменяла мать его единственному сыну, она же вела хозяйство в замке.