Читать интересную книгу За свободу - Роберт Швейхель

Наутро Альбрехт фон Адельсгейм предупредил свою невесту и ее подругу, чтобы они собирались домой. Его прислал магистрат, опасавшийся, что отлучение от церкви Дейчлина и командора может привести к беспорядкам. Прекрасной Габриэле не терпелось покинуть Эндзее, и она как никогда обрадовалась появлению этого сухого молчаливого человека. Теперь все зависело от того, успеет ли она пустить в ход свое влияние на отца Сабины и своего опекуна, чтобы помешать им возбудить дело против Розенберга.

Добрейшая фрау фон Муслор приняла Габриэлу, как родную дочь — с нежным участием и заботой. Она нашла, что у девушки совсем больной вид и что ей необходимо как можно скорее лечь в постель, но, однако, не оставляла ее, продолжая расспрашивать о подробностях прискорбного происшествия. Господин фон Муслор с усмешкой обратил внимание супруги на это противоречие между ее советами и поведением. Нетерпеливо поведя бровями, Габриэла поспешила его заверить, что чувствует себя вполне здоровой, и прибавила:

— Но я не спокойна. Фон Верницер сказал, что магистрат возбудит из-за меня преследование против юнкера фон Розенберга. Так ли это, господин фон Муслор?

— На этот счет я ничего не могу сказать, пока не получено официальное сообщение эндзейского шультгейса. Я не понимаю, однако, почему это может беспокоить тебя, дитя мое? Должно быть, ты еще не пришла в себя от пережитых волнений?

— Нет, нет, ни за что! Я не нуждаюсь в удовлетворении через суд! — крикнула она. — Я могу лишь повторить то, что уже сказала в Эндзейском замке. Я слишком высоко ставлю свою честь, чтобы на нее мог набросить тень какой-то Розенберг. Сабина может подтвердить. Я презираю его. Лучшая защита для женщины — незапятнанное имя. А этой защиты я лишусь, если мое имя будут трепать по судам, если оно будет у всех на языке, если его запачкает клевета. Меня ужас охватывает при одной мысли, что всякий, кто пожелает, сможет забрасывать меня грязью, и я не смогу защитить себя.

— Ты сгущаешь краски, милая Габриэла, — попытался успокоить ее господин Эразм.

— Она права, — заметила Сабина, устало откинувшись полным телом на пурпурные подушки.

— Будь вы моим отцом, — с необычной живостью воскликнула Габриэла, и ее черные глаза вспыхнули, — вы сделали бы все, чтобы избавить вашу дочь от позора. Я прошу, я заклинаю вас, откажитесь от жалобы. — И она умоляюще сложила руки.

— Повторяю, ты сгущаешь краски, — ласково ответил он. — Во всяком случае, ты будешь избавлена от необходимости лично давать показания перед судом. В свидетелях нет недостатка. И, наконец, ты сама понимаешь, решить это дело не в моей власти.

— О да, я знаю, что нам, женщинам, вечно приходится расплачиваться за тупость мужчин.

Эразм фон Муслор только улыбнулся и развел руками.

— Ты умная девушка, — заговорил он серьезным тоном, — и должна понять, что эта прискорбная история задевает не только твою честь. Наглым нападением юнкера, перешедшего от грубых забав к насилию, нанесено тяжкое оскорбление всем нашим патрициям. Можешь ли ты требовать от магистрата, чтобы он покорно снес подобное оскорбление? Да он и не вправе так поступить. Ибо это значило бы убрать все преграды, стесняющие преступные наклонности этого деревенского барчука. Но даже если б магистрат на это пошел, кровь заколотого вопиет об отмщении. Все бюргерство требует наказания убийцы. Мы не имеем права молчать и играть в великодушие, как ты. Интересы сохранения мира в наших стенах властно повелевают не препятствовать правосудию. И ты, Габриэла, не должна становиться ему поперек дороги. Ведь бедный парень лишился жизни, защищая твою честь. И единственная благодарность, которую ты еще можешь воздать ему, заключается в том, чтобы дать свершиться правосудию.

Кровь отхлынула от лица Габриэлы. Страстные возражения уже готовы были сорваться с ее губ, но, почувствовав, что она только испортит все дело, она превозмогла себя. Сабина встала, подошла к ней и обняла за талию, но та резким движением вырвалась и выбежала из комнаты. Сабина опять опустилась в кресло и спокойно погрузилась в созерцание своих белых рук. Как часто ее подруга высказывала свое пренебрежение, даже презрение к мнению света. И вдруг теперь она так страшится его! Нет, она не понимала больше Габриэлы.

— Но она все-таки права, отец, — повторила Сабина, медленно отрывая взгляд от своих рук.

— Ну конечно, и мы были бы превосходными градоправителями, если б руководствовались в наших действиях расстроенными чувствами молодых девиц, — насмешливо произнес господин Эразм.

Сабина последовала за подругой. Габриэла металась по комнате. На столе стоял открытый ларец, рядом с ним были разбросаны ее драгоценности, а на полу валялся растоптанный и погнутый золотой венец, сделанный для нее Гансом Лаутнером.

— О, как ты могла, Габриэла! — с ужасом воскликнула Сабина, укоризненно глядя на подругу. Ответом был лишь язвительный, отталкивающий смех.

Благо Гансу Лаутнеру, что он не слышал этого смеха. Он лежал на возвышении, в часовне, под траурной пеленой, покрытый целой грудой венков, освещенных мерцающим пламенем свечей. Под темными сводами часовни гулко отдавались голоса пришедших помолиться за упокой его души.

На следующее утро траурная процессия двинулась из часовни на кладбище во дворе собора св. Иакова. Даже в дни карнавала ротенбуржцам не случалось видеть такое Зрелище. Подмастерья цеха золотых дел несли на носилках зашитое в саван тело под красным покровом с большим золотым крестом. В те времена было принято хоронить в гробу только знатных и богатых. За носилками шли Симон Нейфер с женой и сестрой, Каспар Эчлих и Большой Лингарт. За мейстером Эльвангером и старшиной цеха золотых дел шли подмастерья и делегации других цехов, присланные на похороны другими ремесленными корпорациями. Траурное шествие открывали городские музыканты. Пригласить оркестр уговорил мейстера Эльвангера Каспар. Друг покойного не мог допустить, чтобы Ганса, который был таким прекрасным музыкантом, проводили в последний путь без музыки. Мейстер Эльвангер был человек старого закала, и по его настоянию священник отпевал покойного по католическому обряду. Но среди собравшихся на кладбище было немало видных представителей реформатского движения. Там были доктор Дейчлин, командор Тевтонского ордена Мельхиор, слепой монах, почетный бургомистр, ректор латинской школы Валентин Икельзамер. Стефан фон Менцинген и доктор Макс Эбергард тоже пришли на похороны. Бедная Кэте была вся в черном, с черным платком на голове. На ее смуглых полных щеках еще играл юный румянец, но ямочки исчезли и не было больше лукавой усмешки. Ее глаза потеряли яркий блеск, а в сдвинутых бровях затаилась скорбь. Когда тело опустили в могилу, Кэте разрыдалась. Только теперь она поняла со страшной, леденящей душу ясностью, что надежда завоевать его любовь потеряна безвозвратно. Она никогда не переставала надеяться, хоть и чувствовала с болью в сердце, что его ласки только милостыня и что им всецело владеет слепая страсть к другой. И теперь он погиб, погиб из-за той! Крепким пожатием Каспар стиснул ее бессильно опущенную руку. Она сделала над собой усилие и вытерла мокрые глаза тыльной стороной ладони. Взглянув на нее, Большой Лингарт мрачно задергал кончики усов.

Священник начал читать «Отче наш», и присутствующие, обнажив головы, громко повторяли за ним слова молитвы. Затем наступила тишина. И вдруг раздался громкий голос:

— Нет, дорогие друзья, мы не можем так покинуть эту могилу. Мы не можем уйти, не сказав ни слова на прощанье!

Маленький человек в крестьянской одежде выступил вперед. Утреннее солнце играло на его исхудалом, смуглом лице. «Брат Андреас!» — в изумлении вскрикнул Каспар. «Доктор Карлштадт!» — с не меньшим удивлением воскликнули все знавшие его. Его брошюра о святых таинствах была не только написана, но благодаря посредничеству Эренфрида Кумпфа тайно отпечатана в Ротенбурге и разослана с указанием вымышленного издателя и места издания. После недавнего выступления доктора Дейчлина ему стало невмоготу скрываться, и он покинул свое убежище.

— Засыпайте могилу! — крикнул он могильщикам. — Да, вы можете тело засыпать землей, но преступление, жертвой которого он пал, будет взывать к небесам. И взывать тем громче, что преступник принадлежит к сильным мира сего, а жертва — к низкорожденным. Но ведь низкорожденный тоже наш брат, наш признанный брат во Христе. И вот мы стоим перед его могилой и поднимаем голос против погубившего его насилия. Подобно взбесившемуся коню оно мчится, закусив удила, и в слепой ярости топчет своими копытами всех, кто попадется ему на пути. Это дитя народа, само того не подозревая, отдало свою жизнь за высокую цель. Но знайте, если целый народ безропотно терпит жесточайшее иго и не стремится к освобождению, значит он сам заслужил свое проклятие.