Читать интересную книгу За свободу - Роберт Швейхель

— Ах, хороша девчонка! — шепнул Каспар на ухо своему другу, задумчиво следившему за Эльзой глазами. Зал быстро наполнялся.

— А ты заметил голову женщины на хорах святого Иакова? — спросил Ганс.

— Ну конечно, это изображение знатной девицы, построившей эти хоры на собственные деньги. Да и собор тоже сооружен на средства горожан.

— Ее кости поди давно истлели, а образ остался на века, — промолвил Ганс и, вздохнув, добавил: — Эх, и есть же счастливцы, которым дано увековечить красоту.

Каспар покосился на него, но тот этого не заметил. Глаза его с тоской устремились вдаль. Вдруг грянула музыка. Заревели трубы и рожки, забили литавры. В зал вошел глава города со своей семьей. Плацмейстеры в красных камзолах с белыми рукавами помчались навстречу почетным гостям, чтобы проводить их на отведенные им места. Лицо Ганса Лаутнера вдруг запылало. С истинно царственным величием отвечала Габриэла на приветствия обступившей ее знатной молодежи, как будто ее гордое чело, обрамленное распущенными волосами, украшал не венец из золотых листьев, а королевский венец. Ее высокую стройную фигуру облегало платье из желтого атласа, в серьгах и ожерелье сверкали драгоценные камни. Края одежды и рукава на запястьях были затканы цветным шелком. Синяя атласная лента дважды перехватывала рукава с буфами, сквозь прорезы в которых также виднелся синий шелк. Короткая пелерина, доходившая до локтей, прикрывала обнаженные плечи. Во время танцев она сняла ее; кавалеры также сбросили свои короткие, отороченные мехом плащи с меховыми воротниками.

Окинув беглым взглядом зал, Габриэла заметила Эльзу фон Менцинген. Она видела эту красивую головку впервые, но узнала ее по описанию подруг. Ее алые губки вытянулись слегка в пренебрежительную гримасу. Нет, решительно Эльза не стоила похвал, расточавшихся по ее адресу молодыми патрициями.

Между тем музыканты сменили свои трубы на скрипки, флейты и лютни, нежные звуки которых призывали к хороводному танцу. Прекрасную Габриэлу подхватил юнкер Герман фон Горнбург. Один из его предков, желая обеспечить себе вечное блаженство, основал францисканский монастырь у Городских ворот, напротив дома фрейлейн фон Бадель. Но его потомок заботился лишь о земном блаженстве и, как говорили тогда, сеял свой дикий овес полными пригоршнями. Тускло-бледное лицо изобличало в нем прожигателя жизни, пышный наряд — завзятого щеголя. В то время начал входить в моду причудливый костюм ландскнехтов, и молодой фон Горнбург первым ввел его в Ротенбурге. На нем был красно-бело-зеленый камзол с пышными шелковыми буфами и с прорезами на рукавах, на бедрах и коленях. Даже его башмаки, так называемые «коровьи копыта» или «медвежьи лапы», с широченными круглыми носками, были с буфами и прорезами, как и сдвинутый на правое ухо огненно-красный берет с развевающимся пером.

У Габриэлы вдруг едва не подкосились ноги. Макс, этот суровый проповедник, танцует! Незаметный среди этой пестрой толпы, в скромной черной одежде юриста, Макс вел за руку в танце свою прекрасную даму. Габриэла готова была разразиться злым смехом, но что-то сдавило ей горло. Так вот почему он пренебрег ею, почему он не показывался в доме бургомистра с самого крещенья! Муки уязвленного самолюбия и униженной гордости еще усугубились ревностью, острым жалом впившейся в се сердце. Машинально следуя за своим кавалером, она не слышала ни одного его слова.

Ганс не сводил с нее глаз. Блестящей пестрой змеей, под воркующий рокот и всплески лютней, скрипок и флейт, проносился через весь зал хоровод. Пары скользили, окутанные легкой дымкой пыли. Танцующих вел плацмейстер, распорядитель танцев, со своей дамой, и каждое их движение должна была повторять за ними каждая пара. Распорядитель с дамой старались превзойти самих себя не только в изображении замысловатых фигур, но и заставляя танцующих проделывать забавные и непристойные прыжки, к немалому удовольствию зрителей. В тот грубый век о приличиях люди имели самое смутное представление. Эльзе, воспитанной в деревенском уединении, было не по себе; об этом говорил ее растерянный взгляд, то и дело устремлявшийся к матери. Они с Максом не повторяли прыжков плацмейстера. Вдруг первая пара остановилась, распорядитель и его дама обнялись и обменялись преувеличенно страстным поцелуем. Остальные пары последовали их примеру под хохот и шутки молодежи и громкое гоготанье пожилых зрителей. У Эльзы от страха судорожно заколотилось сердце, да и у Макса захватило дух. Распущенность претила ему, и он лишь почтительно поднес к губам похолодевшую руку девушки. Наградой ему был взгляд, показавшийся ему слаще поцелуя, который он мог бы сорвать здесь, на глазах у всех, с этих прелестных уст.

Хороводный танец кончился. Пожилая публика устремилась в соседний зал к столам с напитками и едой. В зале поднялся шум и гам, возбужденный говор, громкий смех. Многие терялись в догадках, кто заплатил распорядителю за фигуру с поцелуем. Подобного рода подкуп был самым обычным делом. Если молва не ошибалась, приписывая этот трюк юнкеру фон Торнбургу, то он все равно не достиг цели. Ганс видел, как прекрасная Габриэла резко отвернулась и как похотливые губы юнкера едва коснулись ее черных кудрей.

Танцы в доме патриция. С гравюры XVI в.

Каспар, исподтишка наблюдавший за Гансом, толкнул его локтем в бок.

— Ну, пойдем, старина, тебе здесь вредно оставаться.

Ганс вздрогнул, точно спросонья, но подчинился. Бросив прощальный взгляд на чернокудрую головку в золотом венце, он спустился вслед за другом с галереи по крутой черной лестнице прямо на улицу. Перед входом в танцевальный зал собрался народ, окруживший слепого монаха. Посох, с помощью которого он обычно пробирался по улице, болтался у него на руке. В ином поводыре он не нуждался: коренной житель Ротенбурга, он знал здесь каждый камень. Ослеп он уже в монастыре. На нем была черная ряса, перепоясанная бечевкой. Монах откинул капюшон, обнажив огромный лысый череп. Когда Каспар и Ганс подошли, он говорил толпе:

— И вы, глупцы, внимаете бряцанию кимвалов, под сладкие звуки которых отплясывают господа, попирая ногами вас, угнетенных! Ведь им принадлежит и рыба в воде, и птица в воздухе, и все плоды земные! Но если умирающий с голоду, боже упаси, украдет кусок хлеба, они казнят его смертию. Набив себе брюхо до отвалу, они проповедуют воздержание, а сами глухи к голосу истины, господи их прости!

— Монах, придержи язык! Ведь это мятеж! — раздался скрипучий голос Конрада Эбергарда, который, выйдя из дому, незаметно подошел к толпе.

— Бургомистр! — смущенно зашептали кругом.

Но францисканец неустрашимо продолжал:

— Чтобы не было мятежей, пусть господа уничтожат причины, их порождающие.

Забыв, что перед ним слепой, почтенный господин Конрад впился в лицо монаха испепеляющим взором и угрожающе произнес:

— Зачтутся тебе эти слова, уж погоди. Придет день, и я тебе их припомню! — И он направился к танцевальному залу.

Ганс Шмидт запустил узловатые пальцы в пышную бороду, ниспадавшую ему на грудь, и сказал:

— Придет день, и мы все предстанем перед всевышним судией. Тогда обнаружится тот, о ком написаны слова: «Мене, текел, фарес»[74], — что значит: взвешено, измерено и признано недостаточным. Трудитесь, дабы не впасть во искушение… Да хранит вас господь.

И он зашагал по направлению к своему монастырю у Городских ворот, где, следуя учению Карлштадта, старался убедить монахов сбросить рясу и добывать себе пропитание, научившись какому-нибудь ремеслу.

Каспар уговаривал своего друга завернуть с ним в «Медведя» или «Красного петуха». «Вино веселит сердце, а тебе это так необходимо». Но Ганс отказался, ему хотелось поскорей остаться одному.

— Когда же мы наконец перейдем от слов к делу? — сказал он со вздохом, расставаясь с Каспаром на площади.

Тем временем второй бургомистр вошел в танцевальный зал. Его приход вызвал всеобщее удивление. Все знали, что он не охотник до забав. После столкновения с монахом его и без того неподвижное лицо окаменело.

— Что за чудо! Вы — здесь! — обратилась к нему Габриэла, когда только что окончился танец.

— Я ищу фон Муслора, — не слишком любезным тоном ответил он.

— О! Ну конечно, как я не догадалась! — засмеялась она. — Вы найдете его там, где звенят бокалы. А я — то думала, что вы пришли повеселиться туда, где веселятся все. Ведь у вас теперь для этого есть полное основание, любезный опекун.

— Какое, дитя? Ты говоришь загадками.

— Ведь вас, кажется, можно поздравить? — спросила она, насмешливо глядя на него.

— С чем? Ты знаешь, я желаю лишь одного.

Она сделала вид, что не поняла намека, и, понизив голос, продолжала:

— Пожалуй, кроме свадьбы Сабины, мы заодно отпразднуем пасхой и вторую? Или это пока еще тайна? — И она молча показала взглядом на Макса, который стоя разговаривал с Эльзой, сидевшей подле матери.