в дымке отрешенности яростную суматоху мыслей. Что делать? Как поступить?
Губы сами собой двинулись, прежде чем скривиться в оскале.
— Не буду.
Упрямство ученика взбесило Скайскфа. Он медленно снял перчатку, пошевелил пальцами, демонстрируя присутствующим острые когти, после чего замахнулся и ударил наотмашь. Валари не успел отследить — почувствовал, как ожгло спину, и с загривка потекло в рукава…
— Брось. Свой. Камень! — громом грянуло над головой.
— Не буду…
Хенке в бешенстве взвыл, снова схватил полукровку за шкирку и тряхнул изо всей силы. Приблизив к лицу Валари оскаленную пасть, прорычал:
— Не смей перечить мне, своему учителю!
— Ты учитель мне, но не хозяин, — донеслось в ответ. — Я не стану бросать камни в своего друга.
— Станешь, — шипел Скайскиф. — Еще как станешь. Все вы станете, если я вам прикажу. А будете упрямиться, начну наказывать по одному. Будет очень больно, обещаю. Может, вы думаете, что господину Йоремуне вы особенно дороги? Ошибаетесь! Незаменимых среди вас нет. Поэтому вам еще придется побороться за честь находиться здесь. Уверен, что у вас ничего не выйдет с таким-то настроем. Вас всех заменят на новых — получше!
Глаза хенке светились алыми огнями, белки выкатились, изошли сетью кровавых прожилок. Полукровки и прежде видели Скайскифа раздраженным, но таким свирепым — еще ни разу.
— Валари, не зли его… — робко донеслось из толпы. — Иначе все пострадаем…
— Не пострадаем. Я обещаю, — тихо, но отчетливо произнес вожак стаи.
— Что ты там вякнул, щенок? — взревел разъяренный до безумия Скайскиф.
— Я согласен бросить свой камень первым, — прозвучал неожиданный ответ. — Я сделаю, как ты просишь.
— Я не прошу, я приказываю! — Хенке довольно потер руки, но поймав взгляд ученика, морозный и бесстрастный, невольно отступил к краю круга. — Ну, кидай же! Давай, глупый пес!
И первый камень полетел.
Йон сжался в центре кольца товарищей по несчастью, зажмурился, готовясь принять всю боль, что ему отмеряна, но рокового удара не последовало. Вместо этого капли чего-то теплого — чужой крови, по всей видимости, — брызнули ему на щеку, после чего раздался оглушительный вой Скайскифа.
Йон приоткрыл один глаз.
Перед ним, мрачный и жуткий, стоял Валари. Его глаза пылали холодным светом, кулаки были сжаты, а на губах блуждала пугающая и в то же время обнадеживающая улыбка.
— Что не так, Скайскиф? Ты велел бросить камень, и я бросил.
— Ты… ты… — только и смог просипеть в ответ пораженный хенке. Из его рассеченного надбровья текла, капая под ноги, темная кровь. — Как ты…
— Я же доходчиво сказал, что не стану закидывать камнями своего друга, что тебе было не ясно? Ты хорошо меня знаешь, давно ведь бок о бок живем. Мог предугадать, чем все закончится, и вовремя остановить все это.
Вожак полукровок поднял руку, потом, не дав хенке опомниться, резко опустил ее вниз.
И остальные камни полетели.
Глава 21. Двуликий
«Моя прапрабабушка была волшебницей, но занималась белой магией…
Но я никогда не буду заниматься грёбаной белой магией!»
(С) Дэд
Каждый день Лили встречала с надеждой под любым предлогом улизнуть от лишнего внимания, но учитель Мун чуял неблагие намерения, как сторожевой пес.
Мать тоже взялась блюсти свое чадо пуще прежнего. Ни одного неверного шага, ни одного лишнего взгляда сквозь марево садов туда…
На Пустошь.
Постоянная слежка.
У Лили почти не осталось надежды на лучшее, зато у нее имелась тайна. Лисья голова в сарае. За последнее время голова увеличилась раза в два, разветвила деревом рога и замолчала, покрывшись густым слоем не пойми откуда взявшейся паутины.
И хорошо. Меньше привлечет внимания…
Каждый день Лили с другими девушками ходила теперь на проповеди к учителю Муну. Занятия он проводил вечерами в новом помещении общины последователей Эвгая. Мельник Урий, отец Фаи, отдал учителю Муну под это дело один из своих амбаров. Во втором амбаре, так же великодушно предоставленном щедрым Урием, расположились братья из Эвгаевых последователей. Их становилось все больше — новые адепты святого учения все приходили и приходили. Утром они молились, днем брали топоры и строили храм, вечером слушали Муна, ночью спали.
На проповеди Лили водила мать.
Брала за запястье цепко, стремительно, не оставляя возможности отдернуть руку и спастись от нудных, давящих поучений учителя. От противного скрипучего голоса, от мутных, бессмысленных повествований, в которых постоянно происходило нечто гадкое, омерзительное — инцесты, детоубийства, жестокие жертвоприношения, войны, убийства целых рас из-за того, что они не такие, не верящие в Эвгая…
Неправильные.
Все это почему-то считалось благом и необходимостью. К женщинам в писании отношение было особенным — самым ненавистным и презрительным. Женщин там отчего-то считали главной причиной мирового зла.
За что конкретно — Лили так и не поняла.
Обычно мать встречала после занятий, но однажды она не пришла — в доме остановились путники, нужно было приготовить им ужин и разместить. Теперь мать часто брала на ночлег постояльцев. За крышу над головой и еду платили хорошо.
Лили шла домой вместе с Фаей, Ирэной и Грэттой. Фая и Грэтта увлеченно спорили о том, будет ли щедрым урожай в этом году, а Ирэна, обычно разговорчивая, молчала. Ее лицо белело маской, под которой назревала буря — глаза готовились прорваться дождем слез.
Но пока что девушка держалась.
— Что-то не так? — рискнула спросить Лили.
Тихо, чтобы не слышали остальные.
— Нормально все… — соврала Ирэна, предательски шмыгнув носом. — Отстань.
— Не отстану, — рыкнула на нее Лили. — Это Мун тебя довел?
— Угу, — Ирэна проглотила собравшиеся в горле слезы и громко икнула. — Ты не представляешь, что он сделал. Даже не представляешь…
Лили действительно не представляла, но вскоре и ей «посчастливилось» узнать, о чем недоговорила Ирэна…
На следующий день мать снова занялась постояльцами и не проводила дочку в общину. Мун отметил это и по завершению поучений отпустил домой всех, кроме Лили. Он