или использовать кокаиновые глазные капли, но Фройхен свои очки забыл дома, а роскоши вроде кокаиновых капель у него не водилось. Инуиты, благодаря свойственной им тёмной пигментации, меньше страдали от солнца.
Также из-за высоты путешественников постоянно мучала жажда, в горле вечно пересыхало. Стало невыносимо глотать постное мясо, и, чтобы смочить горло, люди пили жир, смешанный с растопленным снегом. От пересохшего горла страдали и собаки: приходилось кормить их жирной моржатиной, и жира стало быстро не хватать – его использовали в качестве топлива для ламп и жаровен.
Путешественники добрались наконец до вершины ледяного щита – их окружила «бескрайняя ледяная пустыня, мёртвая тишина». Здесь и правда было удивительно тихо – тихо до жути. Стоял абсолютный штиль, воздух был неподвижен, и даже собственные шаги звучали для путешественников словно раскат грома. От подобной тишины стало только страшнее: казалось, что это затишье перед бурей.
17. «Некоторым собакам всё равно, что есть»
Расмуссен был не слишком хорош в математике, и поэтому вести наблюдения и определять координаты поручили Фройхену. К сожалению, Фройхен сам был в математике далеко не дока – и всё же он каждый день прилежно измерял положение солнца и определял длину пройденного пути по одометру, прикреплённому к его нартам. Одометр состоял из маленького колеса, которое касалось земли и крутилось, пока двигались нарты, фиксируя пройденное расстояние. Несмотря на извилистые пути, которые выбирали собаки, стараясь избежать ледяных нагромождений и рытвин, Фройхен обычно неплохо определял, в каком направлении они движутся. Через неделю после того, как они миновали вершину, Фройхен проверил приборы и вычислил, что прибрежные горы вот-вот появятся на горизонте. «Сам я был в этом далеко не уверен, но расчёты утверждали, что мы вот-вот их увидим», – писал Фройхен. К своему облегчению, скоро он убедился, что его предсказание верно.
Уклон ледяного щита становился всё круче, и путешествие делалось всё опаснее. До цели оставался один день пути, когда склон стал почти отвесным: люди потеряли управление нартами и понеслись вниз с горы вместе с собаками, запутавшимися в упряжке. События развивались головокружительно быстро. Одной собаке свернуло шею, когда по ней проехался полоз саней Расмуссена. Остальные, прокатившись по склону кубарем, теперь неслись вниз практически в свободном падении, сломя голову летели в опасную неизвестность. Фройхен смутно видел своих товарищей, которые «спутались в один клубок с рычащими и повизгивающими собаками» и в такой неразберихе летели всё ниже и ниже. Оставалось только молиться, чтобы не долететь до края щита и не сорваться с обрыва.
Тут нарты столкнулись друг с другом, и безумное падение закончилось. Путешественники выползли из-под груды инвентаря, немного пришли в себя и огляделись. Они попали в какую-то ледяную долину, похожую на русло реки, а впереди виднелся крутой обрыв метров на двадцать. Они пересекли ледяной щит, проделали 1000 километров в 26 дней. Но впереди их ждала новая опасность.
Путешественники осторожно, боясь поскользнуться, подошли к краю обрыва и взглянули вниз. Внизу из снега торчала низкорослая ива – верный признак того, что наступает весна. Значит, травоядные животные найдут себе корм, а люди смогут питаться этими животными. Остаётся только спуститься с обрыва. Вот только как? Обрыв тянулся из конца в конец насколько хватало глаз, и обойти его или найти менее крутое место было невозможно: значит, придётся спускаться на длинных тросах из тюленьей кожи. Решили, что Фройхен пойдёт первым как самый тяжёлый: если ремни выдержат его, значит, можно спускаться и остальным – а если он упадёт и разобьётся, остальные будут искать другой путь.
Путешественники связали в один три гарпуньих троса. Поскольку те были надёжно прикручены к гарпунам, сами гарпуны оставили на месте, чтобы после не возиться с ними, пытаясь прикрепить тросы обратно. Фройхен обвязал вокруг бедра импровизированную страховку и подёргал её напоследок, проверяя, крепкая ли она.
Сначала всё шло хорошо, но, когда Фройхен оказался почти у подножия, он заметил, что ближайший гарпун поворачивается остриём к нему. Фройхен дёрнул за трос, пытаясь поправить положение, но не смог. Остриё гарпуна впилось ему в бедро, разрезало меха и рассекло ему кожу. По ноге его расползлось красное пятно. Фройхен взвыл от боли, но друзья его не услышали, потому что ветер выл громче. Фройхен сумел наконец оттолкнуть от себя гарпун, но кончик острия всё же прошёлся по его ноге и оставил глубокую рану.
Добравшись до земли, Фройхен выпутался из троса, приложил снег к кровоточащей ране и прижал сверху варежкой. В ноге пульсировала боль – но хотя бы гарпун не задел артерию, иначе это была бы верная смерть. Нужно только поддерживать давление на рану, пока остальные не спустят вниз собак и припасы.
Тем временем наверху путешественники спускали собак по трое, а те, что ждали своей очереди, толпились у края обрыва и лаяли на своих товарищей. Сначала собакам было любопытно, но они так ничего и не поняли и, запаниковав, заметались по краю обрыва. Фройхену оставалось только в ужасе наблюдать, как три собаки, будто взбесившись, бросились с обрыва. Они описали в воздухе широкую дугу, прежде чем ухнули вниз, – и через мгновение разбились о землю неподалёку.
Фройхен, лёжа на дне обрыва и истекая кровью, вряд ли переживал за судьбу собак. История полярных экспедиций пестрит случаями, когда погибали собаки: падали с ледника, проигрывали в схватке с волком или полярным медведем, шли на корм голодающим людям или собакам посильнее. Большинство полярных исследователей с собаками не церемонились – но в глубине души оплакивали их смерть, и Фройхен здесь не был исключением. Собаки были единственными компаньонами в длинных экспедициях в безлюдные места, и люди привязывались к ним. Конечно, то были ездовые собаки, драчливые и свирепые, но собака есть собака, и они отличались такой же верностью, как комнатные любимцы, и каждая собственным характером. Некоторые полярные исследователи выражали свою любовь, давая собакам звучные клички: у Руаля Амундсена в любимцах были Труп, Скальп и Сводник; у Эйнара Миккельсена были Девчушка, Мегера, Клоун и Госпожа Косичка; а у Фритьофа Нансена – Спасатель, Гремучая Змея, Русский и Вечный Двигатель (этого пса прозвали так потому, что он постоянно вилял хвостом). Вильялмур Стефанссон был тем редким полярным исследователем, кто открыто говорил, как крепко любит своих ездовых собак, и презирал своих коллег, в особенности Пири и Нансена, за то, что те из экономии скармливали слабых собак более сильным. В книге Стефанссона «Моя жизнь среди эскимосов» он очень трогательно пишет, как любил собаку по кличке Линди: «Я даже не знаю, кто