Читать интересную книгу Великое никогда - Эльза Триоле

Я не стану приводить вам примеров. Вообразите себе эти романы сами; существуют они или нет — все равно, я боюсь вас разочаровать. Быть может, достаточно дать вам о них представление, быть может, они не совпадут с тем образом Режиса Лаланда, какой составил себе читатель.

Согласно законам детективных романов, в каждом романе Режиса кто-нибудь обязательно умирал, и те, кому предстояло умереть, а то и сама смерть выдвигались автором на первый план. В них много говорилось о пользе смерти, о ее благодеяниях, в них умирали с улыбкой на устах, с безмятежным челом, без горечи…

Мадлена была права: Режис вырвал у смерти жало ее. Так называемой насильственной смерти он отдавал явное предпочтение перед «своей смертью» от болезни или старости — той, что приходит без толчка извне в виде несчастного случая, войны, катастрофы. У Режиса создания божии (ах, зачем, зачем ему понадобилось называть свои создания созданиями божьими!) умирали во имя чего-то, умирали красиво. «А все-таки стоило…» — сказал один из его героев, переходя в состояние трупа. Так обстояло дело со смертью.

А вот в области жизни канвой для романов Режиса служили препятствия на пути страстей. Так, один молодой ученый, ищущий «живую воду», наталкивается на административные и финансовые препоны, столь же упорные, как и сами поиски; поэтому каждый раз, когда он уже, казалось бы, вот-вот достигнет цели, эликсир теряет свои свойства, и все приходится начинать сызнова. Ложные слухи об успехе молодого Остина становятся орудием преступления, — преступления безукоризненного, не оставляющего следов, по которым можно было бы обнаружить преступника, преступления, совершенного той самой неизвестной рукой, что фальсифицировала опыт: смерть через радость.

Силою своего таланта Режис замедлял интригу, читатель продвигался в некоем мире, где не спеша проплывали административные киты, папки с делами, до ужаса человекоподобные чудовища, захватывавшие вас в свои щупальца и проливавшие ледяную и бесцветную кровь. Поразмыслим о сходстве морских чудищ и чудищ человеческой породы, о сходстве Остина с Фаустом и Дон-Кихотом. Это был роман между реальной жизнью и неестественной смертью, смертью не у себя в постели. Смертью с орудием труда в руках, с радостным ощущением достигнутой победы.

Поль сократил роман наполовину и понизил его давление до нормы.

Мадлене не спалось, нее не спалось… Она мысленно листала страницы, которые знала наизусть, и мысль, что никто их не прочтет, не давала ей уснуть, держала в состоянии яростного отчаяния… Какая бессмысленная потеря! Почему Режис взял с них слово молчать? Да из-за нее же! Хотел заработать немного денег ей на безделушки… Сдержать слово было им обоим нетрудно: для них романы Режиса, обработанные должным образом, обладали всеми качествами, какие требуются, чтобы их можно издать было в серии детективных романов, впрочем, ни один из его романов не вышел сногсшибательным тиражом. Нет, Мадлене не удастся убедить их, что этот обман возвысит Режиса и его славу. Впрочем, рассуждать тут нечего — надо чтить волю Режиса. Волю, которую ничто не доказывало, но Мадлене не приходило в голову сомневаться в их словах. Она повидается с Жаном, они вместе поищут выхода… Слишком долго она молчала, настало время что-то предпринять…

Мадлена поднялась, открыла ставни… Весна была серенькая, неустойчивая, еще медлившая на грани сегодняшнего и завтрашнего дня, однако дикие маргаритки усыпали белыми точечками бесцветную, похожую на прошлогоднее сено траву. Никто здесь не сажал, не сеял цветов, а сосны круглый год — и зимой и летом — сохраняли свою темнозеленую колючую хвою. Только папоротник, сухой, коричневый, желтый, сменит свою одежду, да вьющиеся растения зазеленеют на развалинах крепостных стен. И, однако, это тускло-зеленое небо, этот серенький воздух несли в себе весну, и все это знали: и высокие утесы, и мох, и заросли там, за соснами, — всё было ожиданием… Мадлена обхватила голову руками. Она услышала звон цепей…

Жан приехал к обеду… Он попытался успокоить Мадлену: ну-ну, по сравнению с другими детективными романами, романы Режиса совершенство, — это так, но как произведения искусства.. — Таково было мнение и самого Режиса, он и не претендовал на большее! Все-таки она преувеличивает, она обращается с ними, как, как с…

Жан начинал сердиться всерьез. Значит, она понимает все лучше всех? А почему, собственно? Она вечно считает, что понимает все лучше всех! Так всегда было, еще во времена Режиса… Нет, эти романы ничего особенного собой не представляют… И если он напишет Полю, что, по мнению Мадлены, тот искажает их своими купюрами, переделками, переводами… Мадлена страдала. Она пыталась объяснить Жану, что бессмысленно заводить мистификацию так далеко, что если бы Жан представил французскому издателю оригинал, тот его принял бы еще охотнее. Жан с трудом сдерживался… Ему стоило немалых хлопот пристроить эти романы…

— Вы заблуждаетесь, Мадлена… Вы в этом ничего не понимаете! Признайтесь хоть раз, хоть случайно, что вы в чем-то ничего не понимаете… Оригинальный текст — это сразу чувствуется, а читатель не хочет французского детективного романа, он хочет переводной. Так он словно бы путешествует… Он предпочитает, чтобы преступления совершались не на нашей, а на чужой территории… Так спокойнее… Вы знаете, обороты непереводимых фраз, которые все-таки переводятся, этого не подделаешь… Он, читатель, хитрый.

Мадлена молчала. Теперь Жан надулся. Почему она молчит? И предпринял последнюю попытку…

— Поверьте мне, Мадлена, так лучше. Читатель получает то, к чему привык, он доволен. Пусть романы Режиса идут своим путем… Представляете себе, какой подымется скандал — и скандал никому не нужный, если вы предадите гласности нашу маленькую тайну! Особенно теперь, когда Режис стал знаменит… Ей-богу, Мадлена, иногда я начинаю сомневаться, в своем ли вы уме… Главное, мы почти договорились насчет фильма, сценарий получился совсем неплохой… И принесет нам много денег.

Мадлена топнула ногой, но не сказала того, что думала: Жан просто боится, что поднятая ею волна затопит их голливудский бред. Ей удалось сдержаться, она только ногой топнула… Оба замолчали. Мадлена предложила Жану пройтись по саду, ночь уже дышала весной- Жану вовсе не хотелось бродить по саду, он сел в машину… Фары осветили Мадлену, на мгновение она вся засияла, потом двинулись, осветив шоссе и оставив ей мрак.

Вся пасхальная неделя прошла за пишущей машинкой. По-прежнему стояла серенькая, холодная погода, весна еще не вошла в свои права. Мадлена щеголяла в тулупчике — тулупчики, они теплые, но уже через неделю кажутся залоснившимися, грязными. Обутая в сапоги, она бродила среди скал, карабкалась на самые вершины, восхищалась ядовито-зеленым мхом, их покрывавшим, — тоненьким плюшевым мхом, который липнет к подошвам и к коре деревьев, и густым мхом, который пышнее, чем шерсть ковра ручной работы, и каждый его стебелек — настоящее зеленое деревце, не связанное с соседним, совсем как шерстинка от шерстинки. В самом деле, нынешняя пасха была куда холоднее прошедшего рождества. Мадлена уселась на холодную мокрую стену укреплений, спустила ноги. Здесь, как всегда, гулял ветер, и, однако, над расстилавшимся перед ней пространством стоял туман, неподвижный и упорный, словно дым в курилке. От Парижа, лежавшего где-то там, не осталось и следа… Все исчезло, или притаилось, или никогда и не существовало. Единственной реальностью был гребень стены, на котором она сидела, каменные глыбы, похожие на огромные узловатые колени, да черные сосны. Туман еще не подобрался к ним, хотя за колючий кустарник, росший на откосе, уже цеплялся подол муслиновой вуали новобрачной, весь в лохмотьях. Мадлена встала и принялась прыгать через проломы стены. Она всегда прыгала через них, но проломы с каждым годом почему-то становились все шире… А может, это она стареет? Она вовремя ухватилась за крутой обрывистый край и вернулась домой запыхавшаяся, в разорванных чулках, с мокрыми перчатками. Она устала как раз настолько, чтобы с удовольствием проглотить чашку горячего кофе и снова сесть за все выносящую пишущую машинку.

Она вышла из дома, только когда спустилась ночь. Не зажигая фонаря, висевшего у входа, она подошла к решетке, которую недавно поставили: это было единственное место, откуда легко было проникнуть на участок, со всех сторон окруженный крутыми склонами, практически недоступный. И тем не менее бродяга проникал в дом… Каким путем? Очевидно, через ворота, которые она, должно быть, не заперла на ключ. Как это на нее похоже! Ей никак не удавалось стать недоверчивой и предусмотрительной. Мадлена проверила замок: ключ был повернут. Но кто же его повернул? Она сама? Заперла и забыла? Ухватившись за прутья решетки, она вслушивалась; ветер шел снизу, со стороны шоссе, и Мадлена отчетливо различила гул автомобилей. Люди возвращались в Париж; там, на шоссе, должно быть, вереницы машин, аварии, пробки… Гостиницы, созданные для того, чтобы вас разорять, нетопленные дома с влажными простынями. Погода такая, что страшно высунуть нос на улицу. А на шоссе все гудит, гудит. Вместо того чтобы сидеть в Париже, в тепле… Несчастные люди! Мадлена медленно подымалась к себе по широкой дороге — с каждым шагом гул становился все приглушеннее и вскоре, как и все прочее, исчез в тумане. Мадлена стояла одна, выше уровня тумана и дороги, в каком-то белесом свете и тишине.