Читать интересную книгу И умереть некогда - Поль Виалар

— Доверие — чудесная вещь, — сказал он.

Джонсон и Беллони наклонили головы в знак согласия.

— Да, — сказали они.

И в этот краткий миг все трое были единодушны.

Глава XIV

Возвращались они в Ниццу вместе, в «бьюике», по берегу моря, и каждый — как Гюстав, так и Джонсон — думал о том, что дело было жарким. А кроме того, оба считали — правда, по разным причинам, — что все еще впереди.

Приехали они поздно, когда уже стемнело. Покидая отель в Риме, Гюстав дал телеграмму Лоранс, в которой сообщал, что вечером они уже будут вместе; поскольку он вручил телеграмму посыльному, выходя из отеля, он из чувства застенчивости не прибавил «целую и люблю». У «Рюля» он высадил Джонсона.

— До завтра, мой мальчик.

— До завтра, господин Джонсон.

Поставив «бьюик» во дворе на Французской улице, Гюстав выскочил из машины и, перепрыгивая через ступеньки, помчался вверх по лестнице. Дверь квартиры не распахнулась перед ним как обычно, когда Лоранс заранее знала о часе его приезда и ждала его, — ему пришлось воспользоваться ключом, который она дала ему и который до сих пор он еще ни разу не пускал в ход.

Квартира была погружена во мрак, и ему пришлось постоять немного, чтобы глаза привыкли к темноте. Что же, Лоранс не получила его телеграммы? Странно — неужели посыльный просто-напросто положил к себе в карман пятьсот лир, которые Гюстав ему дал. Задержаться так поздно, — а было восемь часов вечера, — она нигде не могла; назначить свидание с хозяином участка в эту пору — тоже едва ли, а это единственное, пожалуй, что могло бы объяснить ее отсутствие.

Странное чувство пустоты, тоски охватило Гюстава, и только ощутив его, он понял, что́ значила для него Лоранс. Он пробыл в Риме девять дней — ничего не скажешь: девять дней непрерывных боев! — и, конечно, за это время не выбрал минуты, чтобы написать Лоранс или как-либо дать ей о себе знать; только уже перед самым отъездом он подумал о том, что надо предупредить ее о своем возвращении. Нет, все-таки надо было ему связаться с ней, хотя бы сообщить, что он задерживается, но отношения с Джонсоном и Беллони складывались слишком сложно, а вечером, вернувшись к себе в номер, он падал замертво на кровать, — правда, раз или два он протягивал было руку к аппарату, стоявшему на ночном столике, но тут же вспоминал, что у Лоранс нет телефона.

Он покрутился в большой комнате, не находя себе места, не зная, куда себя девать, как вдруг из спальни до него донеслось что-то, похожее на всхлипыванья. Это совсем уж удивило его. Кто там мог плакать? Лоранc? Видимо, все-таки Лоранc, поскольку никого, кроме нее, в квартире быть не могло. Но почему Лоранc плачет? Что с ней случилось?

Он толкнул дверь в спальню. В темноте увидел очертания тела, лежащего на кровати. Он подошел.

— Лоранc! Что ты здесь делаешь? Что происходит? Разве ты не получила моей телеграммы?

Он наклонился над ней и одновременно нажал кнопку ночника. Нет, она получила его телеграмму: бумажка лежала скомканная на ковре, видимо, выпав из ее руки.

— Что с тобой? — повторил он.

Она протяyула к нему руки, привлекла к себе.

— У меня такое горе, — проговорила она сквозь слезы.

Он сел подле нее, принялся ее успокаивать, гладить, как дитя. Дитя! Да, она еще совсем дитя, — просто маленькая девочка. Девочка, которую он любил, теперь это ясно, хотя она и ребенок во всем.

— Какое же?

Она не отвечала. Не могла ответить из-за слез. Наконец она еле слышно прошептала:

— Ты мне ни разу не написал!

Да, он действительно ни разу ей не написал — так было некогда, столько навалилось всяких дел… А, все это пустяки — знала бы она его раньше!.. Но он тут же спохватился, что «раньше» это не «теперь», — ведь он же решил построить свою жизнь по-новому. Но жизнь есть жизнь и надо существовать, да и любовь не выносит посредственности. Женщине, которую любишь, детям, которых мечтаешь иметь от нее, хочется создать пристойное, беззаботное существование, а это требует жертв. И все же он мог бы написать, — Лоранс права. Но еще не успев сказать это себе, Гюстав понял, что ему и в голову не пришло написать ей, потому что эти девять дней он снова жил в ритме прошлого, с которым в силу исключительных обстоятельств вынужден был порвать.

— Да, — сказал он, — я не писал тебе. Не мог.

— Не мог! Но ты же любишь меня!

Конечно, он любил ее — так, как никого еще не любил, и все же — по-своему. Человека нельзя изменить. И переделать себя невозможно. Каков ты есть, таков ты есть и никаким другим не будешь. Да, его захватили дела. Либо человек что-то делает, либо не делает ничего. Но он дал себе слово, что на этот раз поставит себе предел: он сумеет остановиться, когда будет нужно. Как только достигнет цели…

Цели? Какой цели? Просто, когда стабилизирует положение, приведет все в равновесие, упрочит, чтоб судьба предприятия не зависела от двух или трех акционеров, которые, добившись своего, передерутся между собой и погубят все. М-да, прежде в подобных случаях Ребель не колебался — мигом укладывал своих партнеров на обе лопатки. И брал руководство на себя. Подминал всех — и кончались разногласия, опасность банкротства. Стоило ему стать хозяином положения, — наступал порядок во всем, позволявший с успехом отвечать ударом на удар, парировать наскоки извне. Но эти времена прошли, он больше не Ребель; как только все будет налажено и он обеспечит себе необходимую сумму, — дальнейшая судьба дела его не интересует: пусть остальные творят что хотят.

И все-таки, добившись этого, он не сможет поставить точку: за работой механизма надо следить. Ну что ж, он и будет следить — он ведь привык. Но расставаться с Лоранс ему уже не придется — разве что ненадолго, причем, в таком случае, голова у него будет не слишком занята, и он, конечно, выберет время ей написать… что он и должен был бы сделать на этот раз, если б подумал.

— Но, детка моя, я мысленно был все время с тобой.

— Я же ничего о тебе не знала. Не знала, где ты. Ты должен был по приезде тотчас сообщить мне адрес гостиницы, где ты остановился!

— Но я же говорил тебе, что еду к Джонсону, который живет в «Римском Гранд-отеле».

— Я ждала, что ты подтвердишь мне это. И так как от тебя не было вестей, я решила, что ты ездишь из города в город, из одного места в другое! А эта телеграмма, — добавила она, показывая на голубую бумажку, смятую в комок и брошенную на ковер, — она такая сухая, в ней нет души, ничего!

— Я посылал ее через рассыльного.

— Ты же возвращался на машине, мог остановиться где-нибудь, возле какой-нибудь почты, и послать другую.

Это не пришло ему в голову. Он ведь послал телеграмму… телеграмму вроде тех, какие посылал раньше. И с той минуты думал уже только об одном — о встрече с Лоранс. Да, скорее, скорее, тем более что…

У него недостало мужества сказать ей сейчас, что он вернулся лишь затем, чтобы снова уехать. Да, завтра, не предупреждая Джонсона, он сядет в самолет и полетит в Париж к Фритшу. Так нужно.

— Успокойся, любовь моя. Ну, не надо… не надо… Вставай-ка лучше… Пойдем в ресторан, поужинаем… да… да…

— Неужели тебе не надоели все эти рестораны, отели? Девяти дней тебе не достаточно? У меня все есть дома.

Да, конечно, но только здесь не так уж комфортабельно и потом, — по правде сказать, — он завелся и еще не мог остановиться. Вот когда у них будет свой дом, тогда другое дело.

— Кстати, — спросил он, — ты виделась с этим человеком по поводу участка?

— Да. Но он не спускает с семнадцати. Семнадцать миллионов! Не знаю, сознаешь ли ты, какая это сумма!

— Таких денег я ему не дам. А участок куплю.

— Послушай, Гюстав, неужели ты думаешь, что мы можем?..

— Когда мы могли бы повидать этого человека?

— В любое утро. Он живет на своей вилле в Симьезе, рядом с этим участком, но…

— Что ж, я повидаюсь с ним, не откладывая. Завтра.

— Гюстав, меня это пугает.

— Дурочка! У него есть телефон?

— Да.

— Я позвоню ему сейчас же, как только мы выйдем. Вот видишь, нам придется все-таки выйти из дома.

— Какой ты нервный: тебе просто не сидится на месте!

— Да нет! Нет! Просто я всегда такой, когда дела идут полным ходом, когда я чувствую, что нахожусь на пути к успеху. А успех приходит лишь в том случае, если… если все подчинить одной цели. И участок я приобрету такой, как надо — тут все тоже будет в порядке, как и в остальном. С этим твоим господином можно встретиться пораньше утром?

— Думаю, что да. А что? Ты не побудешь завтра хоть немного со мной?

— Но ведь завтра не воскресенье!

— А у тебя было хоть одно воскресенье за эти девять дней?

— Нет.

— В таком случае, ты мог бы взять свободный день… и на неделе.

Он рассмеялся. Право же, Лоранс такое дитя. И смотрит она на все глазами ребенка.

— Детка моя, завтра мне придется работать… придется даже…

Он умолк. Как сказать ей о том, что ему придется снова уехать, что это необходимо, что все сделанное, подготовленное им в Риме, зависит от этой новой поездки.