Читать интересную книгу Чернокнижник (СИ) - Светлана Метелева

— Согласен. Значит, пойдет свидетелем. Уже хорошо. Для тебя. Но — имей в виду: следователь уверен, что были сообщники.

— Откуда уверенность?

— Он, видишь ли, не понимает, как ты, не зная иностранных языков, мог выбирать самые ценные книги. Считает, что был сообщник. Подумай.

— Спасибо, уже подумал.

— И?

— Предложу ему — следователю, в смысле, — самому зайти в хранилище. Пусть попробует найти там хоть одну книгу, которая не представляет ценности.

— И тут прав. Ты его сейчас убьешь этим ответом — он нам с пеной у рта доказывал, что отбирал книги специалист.

— Так настроен подвести под групповое хищение?

— Похоже на то.

— А вы?

— А что мы? Нам все равно, сам понимаешь. Мы преступление раскрыли, преступника поймали. Если сейчас начнем возвращать с его помощью уникальные книги — вообще молодцы. Делать тебе хуже — не в наших интересах. Тем более — такой дурдом творится: мы ловим, ценности возвращаем, а их опять крадут. А мы — опять ловим. Реальные меры принимать не дают. Короче — не объяснишь всего.

— Да не надо, я и так понял.

Вернулись в кабинет. Костюм с глазками смотрел победителем — полководец, ей-богу, только что придумал хитрый план наступления. Увидел меня — и давай строчить, заполнять протокол. Вася, не отрываясь, следил за его ручкой в полуобморочном состоянии. И тут я рискнул. Look at me, security! — позвал я Васю. Одна из немногих фраз, что я помнил на английском — ярким промельком (свобода! Казино! Делайте ваши ставки, господа! И я — изображал англичанина на спор). Следователь поднял глаза — удивленно, явно не веря ушам. Попросил: а на иврите то же самое скажете? Я пожал плечами: «Надыр майи нау иы колупен цети!» (а тут помянул добром одноклассников-евреев; они тогда уверяли, что это — самое страшное ругательство, не знаю, так и не удосужился до сих пор проверить). Так вы что же, Борис Николаевич, языки знаете? Да что вы, гражданин следователь! Чтобы знать язык, на нем надо думать, а я могу говорить — и то некоторые фразы. Так и читать умеешь? С трудом — и только то, что интересует. Он поморщился — да, неприятно; стройная система дала первую трещину. Начали очную ставку. Как, когда, при каких обстоятельствах… Сигнализация… Ключи от сейфов… Расхождения в показаниях… Отвечаю: подсмотрел — напоил — где ключи, и так знал. Откуда же вы, Борис Николаевич, это знали? Записывайте, гражданин следователь. В методическом пособии для сотрудников уголовного розыска, следователей и учащихся системы МВД «Культурные ценности» черным по белому: все двери хранилищ, экспозиционных залов, а также шкафы и сейфы должны иметь свой порядковый номер, петли для пломб и надежные внутренние замки, каждый — с двумя ключами. Каждый ключ должен иметь бирку с порядковым номером, названием комнаты и кода витрины, либо — номером сейфа. Первые экземпляры ключей должны храниться в специальном месте на номерной доске. Частично я эту лабуду, действительно, помнил — просмотрел однажды от нечего делать, нашел, кстати, у Комментатора. Остальное пришлось додумать — но инквизитора по ходу устроило. Я вас убедил? Да, вполне убедительно. Дальше… дубликаты — ВДНХ — спящий охранник — ничего не заметил.

Вася ожил — понял, слава Аллаху! Повторил за мной — дословно, не зря его хвалили в школе за отличную память.

И тут костюм открыл «козырь»:

— За что вы давали охраннику деньги и в каких суммах?

— По совместительству Василий был нанят мной для ухода за моим псом. Ставка — сто пятьдесят долларов в месяц. К своим обязанностям Василий относился добросовестно.

— Спасибо, характеристику с места работы охранника мы уже взяли. Для каких целей вы дали Василию пистолет?

— Пистолет дал в целях оказания действенной психологической помощи.

— И в чем она заключалась?

— Василий поделился со мной намерением убить свою сожительницу — я выдал ему пятнадцатизарядный парабеллум: таким образом, он получал возможность выполнить задуманное и, по моим расчетам, должен был психологически сломаться и понять, как непросто убить человека.

— Василий, вам помог психологический урок Горелова?

— Да, товарищ следователь, то есть… ну, короче… помог, сильно; мы теперь с Ленкой вообще… это… ну, никогда не цапаемся. Душа в душу, вот. И такие, типа, мысли мне… короче, уже не хочу больше никого убивать…

Я чуть не разрыдался от умиления. Расстроенный следователь позвал конвойного, охранника забрали. Напоследок поинтересовался, не опасаюсь ли мести тех, которым я когда-то продавал краденые книжки и у которых теперь собираюсь их изымать. Все-таки речь идет о немалых деньгах. Опасаюсь, — тут же подтвердил я. В связи с чем прошу обеспечить мне в тюрьме изоляцию. Он отложил ручку и вполне по-человечески поинтересовался, что мне это даст. Я откровенно ответил: переведут на спецкорпус в тюрьме, а там летом не так жарко и душно, как в общей камере. Ладно, будет. Махнул рукой, попрощался — и меня увели.

* * *

…Вот это удар! Спросонья, с кружкой в руках, с разбегу — об шконку! Лбом о железный край! Звон — и в голове, и в камере. Кружку выронил, вода разлилась. Со злости ударил по шконке: твою мать! Повредил ногу. Голова опухла, нога тоже — зашибись, какой подъем! Чифир сварили, мне дали первому — пострадавший, надо! — попытался глотнуть — обжег губы и язык. А потом еще минут десять кашлял — остановиться не мог, по кусочкам выхаркивая легкие.

Разумеется, на утренней проверке дежурный первым делом поинтересовался происхождением шишки у меня на голове. Об шконку ударился, — говорю. Через десять минут — на выход, с вещами. Попрощался с компанией, предупредил, что, похоже, будут их сегодня спрашивать, кто меня бил и почему.

Перевели на другой этаж, в трехместную камеру. Сосед — грязное животное с огрызком самокрутки, тут же пристал: че, мусора побили? А попал за что? Огрызнулся: за людоедство; осмотрел камеру. Кошмар! Грязь, вонь невыносимая. Нажал кнопку вызова дежурного — тот заглянул; говорю: веник и тряпку, срочно. Кинулся открывать окна. Морозный пар согнал животное с его шконки — он ничего умней не придумал, как потребовать, чтобы окна я сейчас же закрыл. Дежурный принес веник и тряпку. Спрашиваю соседа: курить у тебя есть? Нет. А хочешь? А то! А чай есть? Неа. А чифирить хочешь? Спрашиваешь! Достал из сумки пачку «Мальборо» и пачку чая, положил на стол. Что нужно делать, знаешь? Почесал затылок пятерней, с тяжелым вздохом взялся за веник. Убирались вместе.

Только закончили — опять за мной. На выход с вещами. Вышел. Оказывается — в другой тройник. Пустой. И — такой же вонючий. И тут сука-дежурный весело кричит: ну че, нести тряпку? В зад ее себе забей, — отвечаю. Что сказал? Что слышал. Пойдешь в ШИЗО — рапорт напишу! Валяй, только без ошибок! Через час вошел начальник изолятора. Спросил, что, мол, за ерунда, зачем оскорбил дежурного? Объяснил. Смеялся он долго и по-детски радостно. Так, значит, конфликта не было и никто тебя не бил? Да нет же, говорю, гражданин начальник, сам ударился.

Короче, вернули меня в прежнюю камеру. Не успел сесть — опять на вызов; к врачу — осмотр на предмет побоев. Да что же за день такой?

Наконец расстелил на шконке матрас, повернулся к стене — снова врач. Пришла укол сделать — зачем? Сообщила: сейчас поспите и успокоитесь. Сульфазин. Я сразу его узнал. Именно тот укол, от которого становится мне трудно дышать — и засыпаю в страхе, что задохнусь во сне…

Глава 2

Декабрь 1995 — январь 1996.

…Снилась вода — говорят, хороший сон, к прибыли. Во сне бросали меня в реку с моста — а я выныривал.

Утро прошло, как обычно, потом открылась камера. «Горелов, одетый по сезону, на выход через три минуты». О-па! Вот она и прибыль. По моим расчетам значить такой вызов мог одно: едем изымать книги. Надо было подготовиться, хоть план какой придумать — не мог. Мысли путались — от того, должно быть, что — вот, сейчас, выйду из камеры, поеду по улицам, а там — люди, жизнь вольная.

День выдался морозный, градусов двадцать; из окна смотрел — не оторваться. Странное ощущение — наблюдать жизнь со стороны, точно из иного мира; осознавать, что в том, настоящем — тебя нет.

Я пытался жить на воле — не вышло. Почему? Может, и не знал вовсе, что за штука такая — подлинная жизнь? А — кто об этом знает? Люди живут по инерции — как придется; не задумываясь, не планируя; потому так и любят твердить с умным видом: от тюрьмы, мол, не зарекайся. Само собой — какой смысл от нее зарекаться, если все твое существование — сплошная случайность? Сделанные в спешке, неумело барахтающиеся, затраханные собственной жизнью — вот они, люди; а потом вдруг, неожиданно — раз, и в тюрьме. И непонятно, почему оно так вышло. Уж лучше, как я — головой в свободу, а исход моей свободы известен заранее — решетка и шконка около окна. Алик говорил — я ломаю систему… Может, и ломаю, но не идейно. То ли по дури, то ли — из куража.