Французским детишкам это тоже не всегда удается. Часто родитель подсказывает малышу, что нужно сказать («А ну-ка поздоровайся!»). Взрослый, с которым должен поздороваться ребенок, при этом терпеливо ждет, а потом дружелюбно говорит маме или папе «ничего страшного». И все успокаиваются.
Детей учат здороваться не только потому, что так нравится взрослым.
— Так дети избавляются от эгоизма, — говорит Эстер, которая вытащила из комнаты свою обожаемую единственную дочку, чтобы та со мной попрощалась. — Дети, которые игнорируют взрослых, не здороваются и не прощаются с ними, замкнулись в собственном коконе. Родители любят их безмерно, но как научить их, что нужно не только получать, но и отдавать?
Когда дети произносят «спасибо» и «пожалуйста», всем известные «волшебные слова», они в какой-то мере играют подчиненную роль: взрослый что-то сделал для них («спасибо») или они просят его о чем-то («пожалуйста»). Но «здравствуйте» и «до свидания» ставят ребенка на один уровень со взрослым. И укрепляют их уверенность в том, что они — полноправные «маленькие люди».
Позволив карапузу войти в мой дом без приветствия, я тем самым запускаю цепную реакцию: вскоре он будет прыгать на моем диване, отказываться есть что-либо, кроме макарон без соуса, и кусать мне ноги под столом за ужином. Достаточно дать добро на несоблюдение одного-единственного правила цивилизованного общества, как ребенок и все вокруг быстро сообразят, что и остальные правила соблюдать не обязательно; мало того, они решат, что дети неспособны соблюдать эти правила. Простое «здравствуйте» для ребенка и окружающих означает, что он может вести себя цивилизованно. Так это «волшебное слово» задает тон общению между детьми и взрослыми.
Родители признают, что приветствие в некотором смысле «взрослый поступок».
— Не думаю, что детям так уж легко здороваться, — замечает Дениз, специалист по медицинской этике; у нее двое детей — семи и девяти лет. Однако Дениз считает, что дети ощущают себя увереннее, зная, что взрослые ценят их вежливость. — Мне кажется, что ребенок, который не здоровается со взрослыми, не чувствует уверенности в себе.
Как и его родители. Ведь умение говорить «волшебные слова» прежде всего свидетельствует о воспитании. Дети, которые предпочитают отмалчиваться, рискуют заслужить прозвище mal élevé — невоспитанный.
Дениз припомнила, как к ее дочери приходил в гости друг: он постоянно кричал и почему-то называл хозяйку дома chérie — дорогая.
— Я потом сказала мужу, что больше его не приглашу. Не хочу, чтобы мой ребенок общался с невоспитанными!
Автор книги «Большая семейная энциклопедия» (Le Grand Livre de la Famille) Одри Гутар пытается опровергнуть общепринятые нормы французского воспитания. Однако даже Гутар не осмеливается усомниться в важности «волшебных слов». «Действительно, во Франции ребенок, который приходит в гости и не говорит „бонжур, месье“, „бонжур, мадам“, не заслужит умиления, — говорит она. — Шестилетний ребенок, который не в состоянии оторваться от телевизора в доме, куда вы пришли в гости… скажу одно — он плохо воспитан. Это ненормально. В нашем обществе существует много условностей. Но если не соблюдать эту, вас не будут считать частью общества. Да, возможно, это глупо. Но именно по этой причине детям в дальнейшем будет сложнее интегрироваться и общаться с людьми. Будет лучше, если родители познакомят детей с этими правилами.»
Да, я замечала, что дети французов сплошь и рядом здороваются. Но не думала, что это правило — прямо-таки одна из основ общества! Оказалось, что простое «здравствуйте» означает, что вашему воспитанию уделяли внимание, и свидетельствует о том, что вы намерены соблюдать принятые в обществе правила. Окружению Бин — трех- и четырехлеткам — уже не первый год вдалбливают эту истину. Однако мы свою дочь ничему такому не учили. В ее арсенале лишь «спасибо» и «пожалуйста», то есть она у нас воспитана наполовину. Может — о ужас! — кто-нибудь уже посчитал ее маловоспитанной?
Пытаюсь воззвать к зародышевому антропологическому чутью своей малышки и объясняю, что здороваться — национальный французский обычай, который она должна уважать.
— Мы живем во Франции, а для французов очень важно, чтобы люди говорили bonjour. Мы тоже должны так говорить, — натаскиваю ее в лифте по пути на день рождения. — Так что мы сейчас скажем, когда войдем?
— Кака, — отвечает Бин.
Обычно, когда мы входим, она не говорит ничего. Поэтому мне приходится соблюдать ритуал — очень громко я приказываю ей поздороваться. Хоть я отдаю дань общему правилу. И тем самым подаю Бин пример.
Однажды мы с дочерью идем в сад, вдруг она поворачивается ко мне и говорит:
— Даже если я стесняюсь, я все равно должна сказать bonjour.
Может, это в саду ее научили? Как бы то ни было, это хорошо. Но меня беспокоит, что она так серьезно обдумывает эти правила. Одно дело — играть во француженку, и совсем другое — действительно стать ею.
Хотя я испытываю смешанные чувства по поводу «офранцуживания» Бин, мне определенно нравится то, что она растет двуязычной. Дома мы с Саймоном говорим с дочерью только по-английски. В саду она общается исключительно на французском. Иногда меня поражает, что я родила ребенка, который спокойно использует слова типа carottes rapées и confiture sur le beurre[6].
Я думала, что маленькие дети схватывают язык на лету. Но на самом деле это больше похоже на метод проб и ошибок. Несколько человек сообщают мне, что Бин по-прежнему делает свойственные американцам ошибки. И хотя она никогда не выезжала за пределы парижской кольцевой автодороги (если не считать короткой поездки в Америку на Рождество), видимо, мы ее каким-то образом все-таки «американизировали». Но только ли мы? Однажды в среду утром отвожу ее на занятие музыкой (обычно это делает няня) и выясняю, что преподавательница общается с ней на ломаном английском — хотя с остальными детьми говорит по-французски. А учительница танцев по-французски велит всему классу лечь на пол и распластаться сотте ипе crêре («как блинчик»). Бин она приказывает распластаться сотте ипе pancake[7].
Даже я замечаю, что Бин делает много ошибок и странно строит предложения. Обычно вместо французского pour («для») она говорит английское for. Ее словарный запас ограничен тем, чему она научилась в детском саду, поэтому поговорить о машинах или, например, об ужине она не может. Однажды она вдруг спрашивает меня:
— Avion — это то же, что самолет?
Сама додумалась! Не понимаю пока, какие ошибки она делает, потому что билингва, а какие — просто потому, что ей всего три года. Однажды в метро она принюхивается ко мне и сообщает:
— От тебя пахнет рвомелой.
Оказывается, она соединила два слова: «рвота» и «Памела».
Через минуту она принюхивается снова.
— Ну и как я теперь пахну?
— Колледжем, — отвечает она.
Дома французские слова иногда вытесняют английские. Мы сами начинаем говорить соисои вместо «привет» и guili-guili, когда щекочем ее. Игра в прятки теперь называется cache-cache. Мусор мы выносим в poubelle, и соску Бин называет по-французски — tétine. Вместо «пук-пук» у нас в доме теперь делают prouts.
Весной первого детсадовского года друзья начинают замечать, что Бин больше не делает ошибок. И говорит, как настоящая парижанка. Она уверенно овладевает французским, я даже слышу, как она шутит по-французски с друзьями, говоря при этом с преувеличенным американским акцентом (наверное, изображает меня). Ей нравится нарочно смешивать два акцента; она придумывает, как по-французски звучали бы те или иные английские слова.
Я:
— Как по-английски d’accord?
Бин:
— Акко-о-о-орд (с акцентом южных американских штатов).
Мой отец в восторге от того, что у него растет «французская» внучка, и просит Бин, называть его grand-père. Но Бин такое даже в голову не приходит. Она же знает, что он не француз. Поэтому он остается просто дедушкой.
По вечерам мы с ней разглядываем книжки с картинками. Она радуется и, кажется, испытывает облегчение, узнав, что некоторые слова во французском и английском означают одно и то же — например, «аэроплан». А когда мы доходим до знаменитой реплики из книжек про Мадлен — «Что-то не так!», — тут же переводит ее на разговорный французский: «Quelque chose пе va pas!»
Хотя у Саймона британский акцент, Бин говорит по-английски с американскими интонациями. Не знаю, чья это заслуга — моя или Элмо с «Улицы Сезам». Другие англоговорящие детишки, которых мы знаем в Париже, говорят с разными акцентами — у каждого свой. У подружки Бин произношение настоящей англичанки: ее папа из Новой Зеландии, а мама наполовину ирландка. Мальчик, у которого мама из Парижа, а папа из Калифорнии, говорит, как французский шеф-повар из американской телепередачи 1970-х годов. А наш сосед (мама — австралийка, отец говорит на фарси) и вовсе лопочет, как один из персонажей «Маппет-шоу».