не вижу, – подхватил игру ювелир, но глазки-то забегали. И без очков видать: давно и хорошо они друг друга знали.
– Вот то-то. Разговор у нас сугубо личный, междусобойный. Тут управление не твое, Павлик, не хозяйственное, тут занимаются серьезными вещами. Понимаешь?
– Это я понимаю, не понимаю другого…
– А раз понимаешь главное, то отсюда вопрос: можешь ли сориентировать по тем драгоценностям, которые у Ирины остались, после всех трат на врачей и милостыньки…
– Я не…
– …а вот товарищи, со своей стороны, обеспечивают полную конфиденциальность и понимание, – напирал актер Волков, – за тобой-то лично ничего крамольного нет, правда же?
– Нет, – заверил ювелир Волков.
– Так что бояться? Все свои, повторяю и ручаюсь. Валяй, Павел Петрович, чего там.
И ювелир, вняв голосу разума в лице именитого тезки, решился.
– Что ж, было дело. Ирина Каяшева, когда возникала острая нужда в средствах, неоднократно обращалась ко мне за консультациями. Вы понимаете, в скупках хорошую цену не дадут, а коллекционеры – народ избирательный. Кого-то интересует сугубо работа с историей, кого-то, напротив, именно камушки, иного, по его специфике, – лом.
– А что Шаркози интересовало, Павел Петрович? – подал голос Дементьев.
– Яшу? Как и положено цыгану – золото-брильянты. Но у Ирины коллекция была подобрана со вкусом, поэтому могла предложить лишь второе…
– И предлагала? – быстро уточнил Волков.
– Да.
– Сумму не припомните?
– Нет. Они расплачивались без меня, полюбовно.
– Полюбовно, – повторил Пал Палыч.
– Да, – глянул на тезку ювелир так, точно поддел его и остался этим весьма доволен.
– Ну а детали? – встрял в разговор Дементьев. – Павел Петрович, нужны какие-то детали. Ну, допустим, тонкости огранки, особенности, приметы, по которым, скажем, опознать можно: вот этот камень из коллекции Каяшевой, этот – нет.
– Разумеется, можно, – произнес ювелир с укором, – не слушаете или невнимательны вы? Я же говорю: камни, которые Ирина предлагала через меня Шаркози, были извлечены из готового ювелирного изделия. Само собой, огранка специфическая имела место быть.
– Спасибо. Идем дальше?
– Извольте.
– Вернемся к тому, что могло остаться у Каяшевой после того, как она перестала распродавать папину коллекцию. Вы, случайно, реестр для нее не составляли?
– И этот факт имел место. Она просила систематизировать, так сказать, от дешевого к дорогому, сориентировать ее по цене, намекала, что предстоят большие траты и ей хотелось бы понимать объективную стоимость… в валюте.
– Вот как, – после паузы протянул Волков. – Вы что ж, тезка, Ирине еще и контрабанду шьете? Валите, как на покойника?
– Чего ж нет, – хладнокровно заявил ювелир, – и не только я. Товарищи вот, – он сделал жест в сторону Дементьева, – неужто еще не побывали на Кузнецком? А зря. Послушали бы, интересно. Наверняка все в едином порыве стали бы рассказывать про перерасход погонных метров какой-нибудь блестяще-шуршащей валюты. Нет?
– А это к делу относится? – не выдержав, тихо спросил Чередников. – Речь-то не о них, о вас…
– Товарищ лейтенант, – негромко произнес Дементьев, Саша послушно замолчал.
– В чем-то вы правы, – подтвердил Волков-ювелир, – но, уверяю вас, я описываю все так, как и было.
– Тогда скажи уже сумму и не выпендривайся, – посоветовал Волков-актер. – Хорош квашню мять.
– Немного, – ничуть не обидевшись, отозвался тот, – порядка полумиллиона на золото.
– Не сильно забрал? – уточнил актер.
– Нет, в самый раз.
Помолчали. Затем Дементьев, перелистнув для чего-то несколько листов на календаре, сказал:
– Павел Петрович, мы попросим вас… подчеркиваю, это именно просьба.
– Ясное дело.
– …создать словесное описание тех драгоценностей, которые вы сами видели в коллекции Каяшевой.
– Неужели всех?
– По возможности. Осилите?
Ювелир Волков постучал по столу пальчиками, толстенькими, с тонкими концами, как у ехидной старушки.
– Словесный… пожалуй, что нет, – и прежде, чем кто-либо в кабинете успел огорчиться, закончил: – Вот нарисовать, пожалуй, сумею.
– Что ж, если вам проще…
– Да, проще.
– Хорошо, Паша, – глянув на часы, сказал Пал Палыч, – сколько тебе нужно времени на данные художества?
– Полагаю, две недели.
– Неделю, Паша, с лихвой, – заверил Волков, – два вечера порисовать, пять – чтобы набить себе цену.
– Ну-ну, – только и сказал ювелир.
– Ну или не ну, а вы, Вадим Юрьевич, так себе и пометьте: сегодня, седьмого числа… седьмое сегодня?
– Да.
– Вот сегодня товарищ Волков, Павел Петрович, пообещал четырнадцатого представить вам графический реестр драгоценностей, которые, как ему лично известны, принадлежали Каяшевой Ирине Владимировне. Все верно?
– Хорошо, – решился ювелир, осклабившись, – только из уважения к тебе, Пал Палыч.
– Разумеется, не из боязни же рассориться с органами, – сказал Волков, снова глянул на часы и заторопился. – Опаздываю. Режиссер с кашей употребит. Раскланиваюсь.
Выпрямился, одернул мундир, провел рукой по волосам – и вышел из кабинета настоящим сыскарем, легендарным майором, героем популярного телефильма и прочая, прочая.
Некоторое время оставшиеся в кабинете помолчали, потом ювелир Волков, кашлянув, напомнил:
– Так я тоже пойду?
– Конечно, – как бы очнулся Дементьев, – давайте пропуск. – И, ставя на нем подпись, мимоходом уточнил: – Так что, четырнадцатого можно ожидать?
– Конечно, – кривовато усмехнулся Волков, – сам Пал Палыч обещал, вы же слышали.
На следующий день в кабинете Филатова царило пристойное, по-мужски сдержанное ликование.
Итоги операции, проведенной у платформы Крюково, поражали. В изъятой конской упряжи, на узде, на налобном ремне, скрытом под челкой боевого, видавшего виды коня, и внутри хомута, между слоями дубленой кожи, были заботливо припрятаны не только бриллианты, но и изумруды, и рубины, причем, как заверили немедленно освободившиеся от прочих дел эксперты, самой тонкой огранки.
Генка, до крайности удовлетворенный результатами операции, рассказывал, поглощая компот:
– Около полшестого утра были уже на месте, чтобы не успели податься на промысел ни в Москву, ни в Калинин. На шоссе остановились, потом через лесополосу, что твои партизаны.
– Скорей уж егеря, – улыбнулся Саша.
Генка сперва не сообразил, потом хохотнул:
– Ну так пусть. В общем, две группы пошли – мы к оседлым, вторая фаланга-манипула в лес подалась,