работать, толку-то! Все равно что влезть в корыто и раскачивать его – сойдет за ледокол, – язвил Гоманов, после чего Дементьев, благодушно улыбаясь, отправлял его или в архив, «уточнять справочку», или сажал на телефон, обзванивать по справочнику управления по дальним и ближним областям и нудно спрашивать, нет ли новостей по разосланным ранее ориентировкам. Такого рода укрощение бунта гомановской плоти приносило иного рода плоды: через час его глаза начинали мутнеть, час спустя – краснеть. Что могло бы произойти дальше, сказать было трудно: обычно или Дементьев проявлял милосердие, или Чередников, если самого не отсылали с поручением, сменял друга и коллегу.
И все-таки судьбоносный прорыв в деле произошел именно в тот момент, когда Гоманов в очередной раз «отбывал» ссылку у телефона. Саша как раз работал за столом напротив, и, случайно подняв глаза на сослуживца, удивился: волосы у Генки встали дыбом, цыганские глазища вылезли из орбит, ноздри раздулись, верхняя губа поползла вверх, так что белые зубы заблестели.
– Так, так. И что вы ждали-то столько времени? Ах, людей не хватает. В отпусках все… где, в Сибири, никак? Ну а с него-то показания сняли… вот оно что? Спасибо и на этом. Принято. Отбой.
– Гена, что стряслось?
Но тот лишь отмахнулся и ускакал.
Вскоре стало известно, что в ялтинском отделении вот уже несколько недель никак не соберутся сообщить столичным коллегам о том, что агент, внедренный в «коллектив» подпольного игрового притона, опознал несколько вещей из присланных в составе ориентировки. Видимо там, на берегу теплого лазурного моря, среди всеобщей неги как-то не получалось решать дела оперативно.
…Полковник Филатов открыл оперативку так:
– Что ж, товарищи, поздравляю. Особенно тебя, Гоманов.
– Чего ж вдруг меня, Макар Иванович? – смиренно спросил Генка, опуская глазки.
– Ты ж, помнится, жаждал в Ялту прокатиться? Вот, послал тебе Господь на шапку за доброту твою. Ладно, ладно, давайте к делу. В Ялте обнаружены вот эти вещицы.
Полковник выложил на стол акварельки: на одной – черный камень, отделанный серебром, с камеей – женской головкой, на второй – серьги-гроздья кроваво-красного граната, и третью, на которой талантливой рукой ювелира Волкова был изображен «тот самый» перстенек, упомянутый Волковым-актером.
– По предварительным данным, эти вещи выставлялись на кон одним из посетителей притона. Попытка дать отдельное поручение выяснить подробности встретила вялое недоумение.
– Неужели отказали? – с недоверием спросил Дементьев.
– По итогам разговора возникло стойкое подозрение в саботаже, – полковник хмыкнул. – Конечно, отдельные поручения товарищам все-таки будут даны, но для надежности принято решение отправить вашу группу. Дементьев, Гоманов и Чередников, оформляйте командировочные. Установить личности, выяснить, каким образом к этим личностям попали вещи, установить связи – ну, сами все понимаете. И последнее, оно же главное, – Филатов постучал карандашом, как бы подчеркивая важность того, что собирается сказать, – активизируем усилия, поскольку полгода на простой дачный пожар – это много. Удручающе много.
Очень похоже у него получилось изобразить непосредственное руководство, и потому ни у кого не возникло вопросов относительно того, почему много и почему вдруг «простой дачный пожар».
* * *
Под крылом самолета расстилается Крым: прозрачная вода, пальмы, сосны и олеандры. Ялта встретила, как и положено, свеже-солеными морскими ветрами, ласковыми волнами, дамочками в скудных одеждах – и новыми открытиями, в большинстве своем не особо обнадеживающими.
– В самом деле, обнаружены вот эти вещицы, – пояснял начальник отделения, капитан с настораживающей фамилией Ругайн, до такой степени бледный человек, что непонятно было, как это он умудряется сохраняться в такой цветовой гамме под таким палящим солнцем.
– Причем любопытно то, что одна из представленных вами вещиц, вот эта, – он указал бледным пальцем на перстень, – всплывает вот уже третий раз. Потому-то никак не могли решить, докладывать ли наверх или выяснить все до конца.
– До конца или до второго пришествия? – уточнил Дементьев. – Решение было в корне неверным. Кто поручится за то, что эти вещи вернутся снова? А если не вернутся, то что прикажете докладывать?
Белесый капитан Ругайн с похвальным спокойствием и железной уверенностью заверил, что до сей поры все они – сокровища, значит, – возвращались, вернутся и теперь.
– Ну раз вы ручаетесь, то давайте работать. Когда можно будет наведаться в ваше, с позволения сказать, казино?
– Соберемся тотчас, – пообещал капитан, – только вы же понимаете, что надо все умненько провести, чтобы не вскрыть нашего агента, не разорить наше уютное гнездо.
– За комфорт урок своих опасаетесь? – встрял Гоманов.
– Скорее, за свой, – спокойно пояснил Ругайн, – потому что куда удобнее, когда вся нечисть сконцентрирована в одном месте, как тараканы у воды. Особенно при дефиците квалифицированных кадров.
– Что, не хватает?
– Нет.
– Значит, тихие места у вас.
– Еще какие, – поддакнул капитан безмятежно и так мирно, что неясно было, понял он иронию или шутит в ответ, – безалаберные отдыхающие бросают вещи без присмотра, снимают жилье непонятно у кого, паспорта забывают сдавать на прописку – зачем, мы ж на отдыхе. А тут, понимаете ли, не просто синее море и белые пароходы. Тут в кого с деньгами ни ткни – почти тотчас в живот рецидивисту попадешь… желаете если опыт провести, так хоть сейчас.
– Не сгущаете ли краски? – усомнился Дементьев.
– Нет, – заверил тот, – всесоюзная здравница, понимаете ли, и почему-то все свято уверены, что «помойка» и «здравница» – это одно и то же. Помимо честных людей со всего Союза стекаются отбросы, приезжают на чужих машинах, иной раз с чужими женами и уж почти всегда – с чужими деньгами.
– Ну а северяне, вахтовики, ученые, педагоги – ударники, так сказать, физического и умственного производства? – спросил Шурик.
– Такого рода порядочные граждане, товарищ лейтенант, обитают преимущественно в санаториях и могут быть легко сброшены со счетов, – тут Ругайн замялся, потер подбородок, – хотя случаи разные бывают… вот как раз товарищ, который впервые выиграл вот этот перстенек, – он постучал по бумаге с изображением перстня, – он приехал сюда на двадцать дней, но за это время провел в санатории всего восемь ночей. Подняли было переполох – и тут он заявляется сконфуженный, но довольный, чисто помойный кот, начинает бубнить что-то про местных знакомых, у которых якобы ночевал. А одного зуба нет, и