бы ждать, не дает никаких более точных представлений о мысли Индии, чем следующий убогий стих:
"Древний и таинственный Брама, бесконечно далекий; юный и нежный Будда…"
Еще более убого то, что он говорит об индусе и Индии в "Приветствии миру".
Единственное стихотворение, навеянное, по-видимому, азиатским источником, это — в последнем сборнике, написанном уже в семидесятидвухлетнем возрасте, "Прощай, моя фантазия" (1891) — "Персидский урок", где он выводит суфия. Но не нужно было ездить в Персию, чтоб слышать эти весьма избитые истины.
79
В небольшой речи 31 мая 1889 года престарелый Уитмен говорит еще: "Следуя импульсу разума, — ибо я, по крайней мере наполовину, квакерского рода…"
80
Песнь радостей.
81
Ср. у Базальгетта, op. cit., стр. 190 и след., резюме дискуссий о влиянии Эмерсона перед появлением "Листьев травы". Уитмен в 1887 году отрицал, что он до 1855 года читал Эмерсона. Но в 1856 году он великодушно писал Эмерсону, что последний был Колумбом того "Нового континента" души, вдохновенным исследователем которого он явился: "Это вы открыли эти берега". Одно не исключает другого. Можно сказать, что это открытие было для Эмерсона, как для Колумба, продуманным исследованием нового мира, к которому в сущности давно причалили норманнские корабли, но, как маленький Уитмен, он не заботился определить его место на карте.
82
Volubilis (вьюнок) у моего окна удовлетворяет меня больше, чем метафизика книг ("Песнь о самом себе").
Или прекрасное стихотворение из "Calamus": "О страшном недоверии к внешним признакам". В этом "страшном недоверии", когда все колеблется, когда никакая мысль, никакое рассуждение не приносит ни малейшей помощи, ничего не доказывает, простое прикосновение руки друга дает ему абсолютную уверенность:
"Тот, кто держит мою руку, вполне удовлетворил меня".
83
Ср. Базальгетт, op. cit., стр. 177. Воспоминания мисс Эллен Прайс (цитируемые Бэком: "Whitman", стр. 26–31) свидетельствуют, в какой экстаз он впадал, создавая некоторые свои стихотворения.
84
Реальное тело не может умереть. Всякое реальное тело переходит в соответствующие сферы, унося опыт, который оно приобрело от самого момента рождения до момента смерти ("Отправление из Пауманока").
"Переход души, не только жизнь,
Смерть, много смертей, я воспеваю…"
("Обломки на берегу")
"Песнь о самом себе" развертывает великолепную панораму "с вершины вершин лестницы", — "очень далеко в глубине, огромное первоначальное Небытие", затем путь "я", "циклы годов", которые несут его "с одного берега на другой, гребя, гребя, как веселые лодочники" с уверенностью, что, что бы ни случилось, цель будет достигнута.
"…И что я приду к моим целям сегодня, или через сто тысяч лет, или через десять миллионов лет".
В поэме "Мысль о времени":
"Что-то, что уже давно готовилось, безликое,
пришло и оформилось в вас.
Пусть, кто хочет, уходит или приходит, вы отныне под защитой
Закона движения вперед, или метаморфозы нельзя избежать".
"Песнь осторожности" (в "Осенних ручьях") устанавливает, согласно закону индусских Карм, что "всякое движение влияет на будущие рождения", но Уитмен неудачно применяет здесь выражение из делового языка: "помещение капитала на будущее" ("Единственно хорошие помещения капитала — это милосердие и личная сила").
Самая, может быть, захватывающая из этих песен, "Лица" (в сборнике "От полудня к звездной ночи") рассматривает самые отвратительные лица как "намордники", надетые на время, и которые, будучи сняты позже, петля за петлей, откроют прекрасный лик:
"Вы думаете, что они меня удовлетворили бы, если бы я считал их самоцелью?"
"…Я вернусь (посмотреть на них) через двадцать или сорок веков".
Незадолго до смерти, наконец, он сказал: "Сейчас я вновь приемлю одно из моих многочисленных странствий, я поднимаюсь по ступеням моих аватаров, в то время как меня без сомнения ожидают и другие" ("Прости" в "Прощальных песнях").
85
"Я, которое есмь я сам… Я верю в тебя, моя душа, другой, который есмь я, не должен склониться перед тобою, и ты не должна склониться перед другим…" ("Песнь о самом себе").
86
Его преданный друг О'Коннор говорил о нем: "Человек, который разорвал личины и иллюзии и вернул самым обыкновенным вещам их божественное значение" (ср. Бэк, Walt Whitman, стр. 124–125, и Базальгетт, указ. соч., стр. 258).
87
"Посвящения". Разве это не звучит как ведический гимн?
88
"Перелетные птицы".
89
Я не презираю вас, жрецы всех времен на всей земле.
Моя вера — самая большая и самая малая из вер,
Она обнимает все культы, древние и новые, и остальные,
Какие были между древними и новыми…
Пребывайте в мире, скептики, мрачно отчаявшиеся,
Среди вас я найду место, как и среди всяких других…
("Песнь о самом себе")
"Я думаю, что материализм истинен и что спиритуализм истинен…"
("С предшественниками" в "Перелетных птицах")
В том же сборнике он поднимает тот же протест, что и Рамакришна, против всяких попыток основать на нем лишнюю теорию или школу:
"Я заклинаю, чтоб на мне не строили ни теории, ни школы,
Я заклинаю вас оставить все свободным, как я сам оставлял все свободным!"
("Я сам и мои близкие")
Наконец, как Рамакришна и Вивекананда, он высказывает абсолютный отказ от участия в политике, он проявляет отвращение к каждому социальному акту, действующему внешними способами (ср. Базальгетт, указ, соч., стр. 425, и беседу с Г. Траубелем: "С Уотом Уитменом в Кэмдене", стр. 193–216). Единственная реформа, к которой он стремился, была реформа чисто внутренняя: "Пусть всякий человек, независимо от класса и положения, культивирует и обогащает свою человечность".
90
В сборнике: "От полудня к звездной ночи".
91
"Ничто, даже Бог, не значит для кого бы то ни было больше, чем он сам… Я, любознательный ко всему, нисколько не любознателен относительно Бога…
Я не представляю себе, чтобы могло быть что-либо более