Читать интересную книгу Белая церковь - Ион Друцэ

"Господи, - простонала тихо про себя Екатерина, - что же я одна у тебя такая несчастливая..."

Она пришла в тот день с малышами счищать снег с церковных развалин. Ей все почему-то казалось, что развалины - это все-таки храм, и грешно оставлять его неубранным, заваленным снегом. Работалось им тяжело - ни лопат, ни варежек. Намерзшись за день, уже собирались домой, когда вдруг увидели выплывавшую из переулка странную процессию. Поначалу ей показалось, что весь этот разгоряченный вином народ - сытые, счастливые, облагодетельствованные богом люда, и только ее почему-то всевышний держал в горечи и нищете...

"Господи, - взвыла она, - где же твоя хваленая справедливость?!"

Вдруг, поравнявшись с полуразваленной церквушкой, шествие остановилось. Белый жеребец, послушный поводку, всхрапнул и встал как вкопанный. Оказавшись в центре внимания, Екатерина механически нащупала под подбородком узел платка. Неистовая в работе, она всегда увлекалась, и этот треклятый платок все время сползал набок. По этой причине Околина и прозвище ей придумала, обидное такое прозвище, и кто знает, как бы ее жизнь сложилась, если бы не это дурацкое прозвище...

- Что же ты, Катинка, на свадьбу не пошла?

По законам какой-то древней, таинственной общины Тайка все еще признавал в ней человека, равного себе.

- Надо же кому-то вызволить храм из-под снега, - ответила Екатерина сухо, все еще помня ту отраву, которой он ее поил.

- Да на кой ляд разгребать с него снег?

- Мы народ крещеный и не можем оставаться без святой обители.

- Да кто тебе сказал, что не можем? Вот нету больше у нас в селе святой обители, и что же? Усох Днестр? Накатила чума? Отвернулась от нас удача? Да нет же! Наоборот! Вон уродили виноградники. Люди ожили, повеселели, свадьбу справляют. Я вот после долгих трудов возвращаюсь домой, и тоже не с пустыми руками...

- Думаете, - сказала Екатерина, тяжело дыша и сама удивляясь той твердости, которая вдруг овладела ею. - Думаете, стоял бы тут храм, посмели бы вы возвращаться по этой дороге со всем своим добром?

- Почему бы не посмел?

- Бога бы побоялись.

- Почему я должен его бояться?

- Потому что бог, хоть и не копается в чужом достатке, всегда отличает то, что добыто трудом, от того, что подкинуто лукавым.

Тайка умолк. Это было его больным местом. Пуще всего он боялся, что начнут копаться - откуда, что да как. Бог - да, это сила, которая вмиг может заставить выпустить все из рук. И может, никакое не родство, а самый обыкновенный страх заставлял его при встрече с этой глубоко верующей женщиной останавливаться и вступать с ней в разговор. Что-то было в ней такое, чего в нем при всем его богатстве не было; что-то она такое знала, чего он при всем старании уразуметь не мог. Мясистый нос ему подсказывал, что эта женщина в конце концов может оказаться тем самым единственным и главным основателем...

- Да что ты дуру эту слушаешь! - завопил жених, став между Тайкой и Екатериной, как бы загораживая собой одну из спорящих сторон. - Что ты связываешься с ней! Нашел кого слушать! Сотни лет стояла тут церквушка, и ничего с ней такого не происходило, но взялось за ней присматривать это пугало огородное, и за какие-нибудь пять-шесть лет храма как не бывало...

Из всех его слов Екатерина услышала только обидное до слез прозвище свое - пугало огородное. Выпустив лопату, она обеими руками схватилась за платок - неужели он, поганец, опять съехал набок? Это ее движение развеселило Околину - ржали гости, ржал жених, смеялась невеста, в конце концов и сам Тайка, сидя на прекрасной лошади, улыбнулся.

Искра благородного негодования всколыхнула маленького Ницэ, и, подобрав с земли камушек, он крошечными шажками пошел на обидчиков своей матери.

- Нет, вы посмотрите на эту сосульку! - ржала деревня. - Вы на него посмотрите!

Мальчик остановился на полпути, растерянно посмотрел на хохотавшую толпу, перевел взгляд на белое лицо матери и заплакал. Екатерина взяла его на руки.

- Не нужно, сынок. Мы не из тех, кто поднимает камень. Бог отомстит за нас.

"Да она еще и грозится!!!"

И тут Тайка наконец заметил торчавшего у стремени с кувшином и кружкой престарелого жениха.

- Глубокоуважаемый, высокочтимый основатель наш и защитник...

- Да разве таким пойлом приглашают?

- Угостите другим. Вовек признательны будем.

- И угощу.

- Меня или всю мою свадьбу?

- И тебя, и твою свадьбу. Слава богу, есть откуда.

Волы передней фуры, услышав решимость в голосе хозяина, двинулись в путь. За ними последовала вторая фура, следом Тайка на лошади, и вот длинная вереница свадебных гостей пошла вниз по Днестру, по направлению к глиняной крепости...

Осмеянная и оплеванная односельчанами Екатерина, собрав свою ребятню, тихо спустилась по заледенелой тропке к одиноко стоящему домику. Ее вдруг охватила какая-то странная дрожь. Войдя в дом, она залезла на печь, забралась под старое, драное одеяло, которым по ночам укрывалась вся семья, но ее все трясло.

Перепуганная ребятня разревелась. Старшая дочка кое-как их утихомирила, затопила печку, сварила мамалыжку, накормила всех, даже Ружке, возившейся в сенях, достались кое-какие крохи. Екатерина есть отказалась, не отвечала на вопросы и по-прежнему молчала, трясясь под лоскутным одеялом. Намерзшиеся за день дети залезли к ней на печь, забились под одеяло, согреваясь друг от друга и засыпая друг возле дружки.

Наступила долгая зимняя ночь. Где-то вдали слышны пьяные песни возвращающихся со свадьбы гостей. В сенцах на соломенной подстилке рычит сквозь сон Ружка. За окошком веет ветер, кидая снежной крупой в окошко, но к полуночи все утихло. Замерли днестровские долины - ни ветра, ни метели. Одна нескончаемая серебристо-белая пустыня, и казалось, что минуют тысячелетия, прежде чем сойдут эти снега и задышит земля под ними.

Из-за косогора показалась луна. Она не то что взошла - она взлетела как-то вдруг, вся разом, и, откопав в днестровской долине маленький, затерянный в сугробах домик, нашла окошко, и вот золотистый луч, нащупав в темноте припечку, медленно потянулся к уснувшему в горе и страдании семейству.

- Мам, ты спишь? - вдруг донеслось из-под одеяла.

- Нет. А что?

- Мне страшно.

- Иди ко мне.

Сонный Ницэ, переползая через спящих братьев и сестер, добрался наконец до Екатерины, свернулся калачиком у самой ее груди. Она обняла его, согревая своим телом, и только тогда из глаз брызнули обильные, освобождающие душу слезы.

- Не плачь, - говорил Ницэ. - Погоди, я подрасту, стану сильным, я за тебя им отплачу.

Мягкий, задумчивый свет луны, ползая по припечке, неожиданно вздрогнул, точно обжегся, точно хотел воскликнуть - как! Пролететь сто пятьдесят миллионов километров, пронзить такую бездну пространства, и все это лишь для того, чтобы в конце концов уткнуться в это драное одеяло?

Собственно, а почему бы и нет? Если луна несет в себе очарование богом созданного мира, если эта маленькая семья, окаменевшая в своем горе, есть тоже дело божьих рук, то когда же этим вечным началам соединиться, как не этой ночью, на берегу этой реки, под этой старой кровлей?!

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Лавры победителя

Я люблю доставлять удовольствие своим

друзьям.

Екатерина II

Если царствовать, значит знать

слабости души человеческой и ею

пользоваться, то в сем отношении

Екатерина заслуживает удивление

потомства.

Пушкин

Измаил потряс до оснований клонившуюся к закату Оттоманскую империю. Отпраздновав взятие этой крепости, изнуренная, обескровленная Россия жила ожиданием предстоящего мира. Тем более что на этот раз турки сами предложили возобновить переговоры. Велись они в Галацах, маленьком Придунайском городке, причем турецкая сторона проявляла такую сговорчивость и уступчивость, что северная столица ожидала хорошие вести буквально со дня на день.

Мир нужен был до зарезу. Миф о процветающей империи можно было еще поддерживать летом, частично весной, иногда осенью, а зима предпочитала называть вещи своими именами. Бедность смотрелась бедностью, убогость убогостью, тоска тоскою, а уж зима в том году выдалась на редкость суровая. Сразу после крещения накатили сильнейшие морозы, а если они ослабевали чуть-чуть, то не иначе как для того, чтобы открыть путь метелям и заносам. Переживших морозы и метели добивала дороговизна. Офицеры писали из Ясс, что за одну курицу приходится платить четыре пиастра, что составляло полтину золотом. Две курицы на рубль - это было неслыханно, при том что за полгода до этого за два рубля можно было целого быка купить.

В России после двух лет засухи начался голод, особенно сильно страдали от недорода Поволжье и северные губернии. Мир нужен был немедленно, а мира все не было, и лучшие умы России гадали - отчего все эти наши громкие победы уходят как вода в песок? В чем тут тайна? В чем загвоздка?

По занесенным снегом пустырям, по великому зимнему бездорожью, в мороз, в пургу, днем и ночью скакали срочные курьеры из Петербурга в молдавскую столицу. Письма, писанные рукой самой государыни, запросы Военной коллегии, рескрипты Коллегии по иностранным делам, меморандумы Сената и святого Синода, частные послания от друзей, от противников, от иностранных послов все это ложилось, что ни день, беспорядочной горкой на стол главнокомандующему, но Григорий Александрович к ним не прикасался. Он снова пребывал в глубокой хандре и в ответ на поступление очередной партии корреспонденции кричал со своего кожаного дивана: