Читать интересную книгу Белая церковь - Ион Друцэ

Поначалу подвыпившие солдаты, чувствуя за собой некоторую вину, решили подарить жеребца Суворову, Они нашли своего командира там же, в полуразрушенной церквушке. Прервав ненадолго молитву, он поднялся, выслушал солдат, поблагодарил, но от подарка отказался, заявив, что на своей донской кобылке приехал в на ней же, даст бог, вернется.

Посоветовавшись, солдаты решили бросить жребий. Красавец конь достался рекрутику Полоцкого полка, впервые участвовавшему в деле, и тот юнец, окосев от привалившего счастья, тут же выменял лошадь на два ведра какого-то горячего пойла и тут же принялся угощать своих дружков с тем, однако, непременным условием, чтобы пить из ведра, раз, как говорится, жеребец угощает...

Потемкин пребывал в благостном ожидании получения рапорта о взятии Измаила. Было решено отпраздновать эту победу как никакую другую. Известно было, что поздно ночью Суворов прибыл в Яссы, и к утру следующею дня дворец Маврокордата готовился к встрече с легендарным героем. К сожалению, никто толком не знал, у кого Суворов остановился. Шел снежок, время было уже позднее, а его все не было.

Наконец около полудня из глухого переулка показалась длинная молдавская телега - каруца. Она так безбожно скрипела и грохотала по замерзшей, запорошенной снегом грязи, что половина города повысыпала на улицу. На передке старик молдаванин, управлявший своими клячами, почему-то норовил как можно ближе подъехать к дворцу Маврокордата. Каково было изумленно гостей светлейшего князя, когда из глубины этой самой каруцы показался сидевший на кучке полуобглоданных стеблей кукурузы герой Измаила.

Изумленный князь вышел ему навстречу. Выбравшись не без труда из этой допотопной телеги, Суворов подошел к фельдмаршалу и отрапортовал усталым и грустным голосом:

- Ваша светлость, Измаил взят.

Разведя свои огромные ручищи, Потемкин загрохотал:

- Друг мой сердечный, иди, я тебя расцелую...

Суворов стоял не двигаясь, и тогда светлейший сам сделал несколько шагов навстречу.

- Скажи, чем мне тебя наградить?

Получалось как-то так, что, отдав за Измаил несколько тысяч лучших своих воинов, Суворов теперь явился за наградой.

- А наградить меня вы никак не можете, - заартачился он вдруг.

- То есть почему не могу?

- Потому что взятие Измаила есть дело невозможное.

- Положим, так, но ты же свершил это невозможное дело! Почему же мне тебя в таком случае не наградить?

- Потому что за свершение дел невозможных наградить может один только бог.

Эта реплика стоила Суворову фельдмаршальского жезла, который он должен был получить за взятие Измаила и которого он, конечно же, не получил. Что поделаешь! Свобода человеческого духа иной раз запрашивает за вмиг рожденное хлесткое слово совершенно немыслимую цену, и тому, кто этой свободой дорожит, приходится платить.

К новому году глухо звякнула черпалка, задев дно бочки, и сникла Околина. А какое было славное винцо, какие были славные деньки... Увы. Впереди маячила долгая, голодная, холодная зима, и как дожить до теплого лета - уму непостижимо. Во дни этих тяжких раздумий неожиданно хорошая весть взбудоражила деревню. В доме старика Пасере затевалась свадьба, а уж какое у него вино и сколько там того вина еще оставалось, это знали решительно все.

Правда, слухи об этой свадьбе были неустойчивые и метались как пламя свечи на ветру. Это нервировало Околину. Докопавшись до сути дела, Околина, к своему изумлению, узнала, что жениться надумал сам старик. Невесту ему отыскали сыновья. Получив от старика наказ без монашки не возвращаться, они решили не гнать коней до Измаила. Пошастав по лесам, понахватав что где плохо лежало, они где-то под Бельцами подобрали какую-то глупую толстушку и прискакали с ней домой.

По правде говоря, она была ничем не хуже той монашки. Тоже в теле, голосистая, покладистая, но водилась за ней одна странность. В минуты близости она спрашивала с придыханием: "А потом ты женишься на мне? Поклянись, гад, что женишься потом..." Сыновья старика Пасере, жившие с ней попеременно, посмеивались и не скупились на обещания, но однажды, когда их не было дома, старик тоже решил попытать счастья. Его, разумеется, в критическую минуту тоже спросили - женится ли он после или нет. Старик сказал - женюсь и по возвращении сыновей заявил, что он всегда был хозяином своего слова и верным ему останется и на этот раз.

Сыновья потешались над ним. Они высмеивали отца перед всей деревней, но старик твердо стоял на своем. Околине до смерти хотелось побаловать себя стаканчиком хорошего вина, и Околина неожиданно приняла сторону старика. А если это любовь, а если это судьба, а если они в самом деле не могут друг без друга?!

В конце концов назначили свадьбу.

И надо же - был прелестный зимний день, и свадьба выдалась на славу. Играли лучшие музыканты, каких только можно было в ту пору сыскать. Околина, забив до отказа двор старика Пасере, пила отличнейшее вино и, не выпуская кружек из рук, пускалась в пляс. Это как-то не понравилось жениху. То есть то, что село, едва дождавшись веселых мелодий, чуть что пускалось в пляс, было очень даже неплохо. Хуже было то, что кружек не выпускали из рук. При таком стечении народа и при такой охоте к веселью можно было за одну ночь опустошить подвалы, а старику, как бы он ни был привязан к молодой невесте, не хотелось остаться до весны с пустыми бочками.

Ему везло, ему всю жизнь везло, этому старику Пасере, и удача не отвернулась от него и на этот раз. Вдруг в какой-то миг пресеклось дыхание у трубачей, и замер кувшин над недолитой кружкой, повисла в воздухе нога, которой танцор собирался припечатать землю так, чтобы это было навеки. Свадьба стихла, люди, стояли, разинув рты и боясь, как бы эти тишину не вспугнуть, музыканты спрашивали друг у друга - что случилось?

А тем временем по переулку вдоль чахлого плетня величественно плыла пара армейских волов. За ними, покачиваясь на ухабах, со скрипом плыла груженная всяким добром огромная фура. Следом за первой фурой показалась еще одна пара волов. Те волокли фуру еще побольше и тоже груженную всяким добром, а на самой ее верху полулежала уставшая от своих ратных трудов, укутанная в дорогие меха голосистая монашка. Замыкал это шествие сам Тайка. Ехал он верхом на бело-дымчатом жеребце такой удивительно сказочной масти, что замерла Околина...

Надо отдать должное жениху - несмотря на свои преклонные годы, он первым сообразил, что к чему. "Только его цуйка может спасти мои подвалы от полного опустошения", - сказал он себе и, отложив старые счеты и обиды, схватив кувшин и глиняную кружку, вышел и стал посреди дороги так, что его можно было раздавить, но объехать было невозможно.

- Глубокоуважаемый, высокочтимый, защитник наш и покровитель...

Первая пара волов - ну волы, чего с них возьмешь - поперла прямо на него, и действительно, не успей он вовремя прижаться к плетню, было бы худо. Вторая пара волов выказала к жениху точно такое же пренебрежение. Но что ему эти глупые волы, когда следом за ними не едет, а плывет тот главный гость, родич и, несомненно, основатель...

- Глубокоуважаемый, высокочтимый, отец родной и кормилец...

Тайка величественно проехал мимо этого цветистого обращения, не видя ни жениха, ни его протянутой кружки. Сосуны несчастные. Погода им показалась ужасной, до Измаила им показалось далеко. Теперь вот будут всю зиму гнуть спины и лебезить. Он настолько презирал старика и его сыновей, что предпочитал вовсе их не замечать. Собственно, по причине такого презрения он и гостей не заметил и ехал себе своим путем, понятия не имея о том, что где-то там, в селе, справляют свадьбу.

Волы медленно ступают по мерзлой земле, фуры поскрипывают следом за ними. Утомленная монашка полулежит в дорогих мехах, отчего она кажется этаким странным заморским зверем, высматривающим добычу. Сам Тайка, замыкая это шествие, дремлет, углубленный в себя, и в мыслях медленно распутывает то, что его мясистый нос успел за эту поездку разнюхать.

Жених не отставал. С непокрытой головой, с кувшином и кружкой в руках он так и семенил рядом с белым жеребцом. Сыновья как будто вышли уговорить старика отказаться от такого унижения, но не догнали, и получалось, что и они идут следом за женихом приглашать знатного гостя. За сыновьями шла невеста, за невестой - гулявший на свадьбе народ, так что вмиг крунтуловский двор опустел, и все село выстроилось в гигантскую процессию. Впереди две фуры на воловьей тяге, за ними Тайка на красивом жеребце, а там жених, а там невеста, а там румяные, веселые в ожидании новых приключений свадебные гости...

"Господи, - простонала тихо про себя Екатерина, - что же я одна у тебя такая несчастливая..."

Она пришла в тот день с малышами счищать снег с церковных развалин. Ей все почему-то казалось, что развалины - это все-таки храм, и грешно оставлять его неубранным, заваленным снегом. Работалось им тяжело - ни лопат, ни варежек. Намерзшись за день, уже собирались домой, когда вдруг увидели выплывавшую из переулка странную процессию. Поначалу ей показалось, что весь этот разгоряченный вином народ - сытые, счастливые, облагодетельствованные богом люда, и только ее почему-то всевышний держал в горечи и нищете...