Когда темно-зеленый «сааб» выехал с подъездной дорожки, Эдди по невинному, лишь слегка недоумевающему выражению Теда сразу же понял, что тот не знает об отъезде Марион.
— Папа! Папа! — закричала Рут. — Хочешь посмотреть мои ниточки? Их четыре штуки. И корочка есть. Покажи папе корочку! — сказала четырехлетняя девочка Эдди, который протянул конверт Теду.
— Это мои отпечатки пальцев, — объяснила девочка отцу, который недоуменно смотрел на салфетку с пятнами кетчупа.
— Осторожнее, а то корочку унесет ветер, — предупредил Эдди Теда.
Корочка была такая маленькая, что Тед рассматривал ее, не вынимая из конверта.
— Ух, какие хорошенькие, Рути, — сказал отец Рут. — Итак… вы, значит, были у доктора — снимали у нее швы? — спросил Тед у Эдди.
— А потом ездили на пляж и обедали, — сказала отцу Рут. — Я съела сэндвич с сыром на гриле и картошку фри с кетчупом. А Эдди показал мне мои отпечатки пальцев. У меня навсегда останется мой шрам.
— Здорово, Рути.
Тед смотрел, как Эдди извлекает пляжную сумку из «шеви». Наверху были листочки бумаги из магазина рамок в Саутгемптоне — история лета 58-го года, написанная Эдди для Пенни Пиарс. Эдди увидел эти листочки, и ему пришла в голову мысль. Он подошел к багажнику «шеви» и вытащил обновленную, в новой рамке фотографию Марион в Париже. Тед со все возрастающим беспокойством следил за каждым движением Эдди.
— Ну, я вижу, эта фотография наконец-то готова, — заметил Тед.
— Папа, мы получили ножки! Фотографию отремонтировали, — сказала Рут.
Тед поднял дочку и поцеловал в лобик.
— У тебя песок в волосах, и ты вся соленая от морской воды — нужно помыться, Рути.
— Только без шампуня! — воскликнула Рут.
— Нет, Рут, помыться нужно с шампунем.
— Но я ненавижу шампуни, у меня от них слезы! — кричала Рут.
— Ну… — произнес, как всегда, Тед. Он не мог оторвать глаз от Эдди. Наконец он сказал ему: — Я довольно долго ждал тебя сегодня утром. Ты где был?
Эдди протянул ему страницы, написанные им для Пенни Пиарс.
— Дама из магазина рамок попросила меня написать это, — начал Эдди. — Она хотела, чтобы я в письменном виде объяснил ей, почему я не уйду из ее магазина без фотографии.
Тед не взял листы, но поставил Рут на землю и обвел взглядом свой дом.
— Где Алис? — спросил он у Эдди. — Разве не она должна быть сегодня днем? Где нянька? И где Марион?
— Я искупаю Рут, — ответил ему Эдди.
Шестнадцатилетний парнишка снова протянул Теду листы.
— Вы бы лучше прочли это, — сказал ему Эдди.
— Отвечай мне, Эдди.
— Сначала прочтите это, — сказал Эдди.
Он поднял Рут и понес ее к дому; пляжная сумка болталась на его плече. Рут он держал одной рукой, а в другой нес фотографию Марион и ножек.
— Ты прежде не купал Рут, — в спину ему сказал Тед. — Ты не знаешь, как ее купать!
— Я соображу. Рут мне может подсказать, — отозвался Эдди. — Прочтите эти листы, — повторил он.
— Ну, хорошо, хорошо, — сказал Тед и начал читать вслух: — «Вы можете себе представить Марион Коул?» Эй, что это такое?
— Это единственные стоящие строки, которые я написал за все лето, — ответил Эдди, занося Рут в дом.
Войдя внутрь, Эдди задумался, как ему донести Рут до ванной — до любой из нескольких ванн в доме, — чтобы она не заметила, что фотографии ее мертвых братьев отсутствуют.
Зазвонил телефон. Эдди надеялся, что это Алис. Не выпуская из рук Рут, он снял трубку в кухне. Прежде в кухне было не больше трех или четырех фотографий Томаса и Тимоти, и Эдди надеялся, что Рут не заметит их исчезновения. А под призывный звон телефона Эдди с Рут на руках, как метеор, пронесся через переднюю. Рут могла и не заметить темные прямоугольники невыцветших обоев и оставленные Марион гвоздики на голых стенах.
Звонила Алис. Эдди сказал, чтобы она приезжала как можно скорее, потом он перекинул Рут себе на плечо и — крепко держа ее — побежал вверх по лестнице.
— Это гонки в ванную! — сказал Эдди. — Ты в какой ванной хочешь мыться? В ванной папы и мамы? В моей? В другой?
— В твоей! — взвизгнула Рут.
Он понесся по длинному коридору на втором этаже, с удивлением отмечая, как заметны гвозди, на которых прежде висели фотографии, в голой стене. Некоторые из них были черные, некоторые золотистые или серебряные. И все они казались какими-то уродливыми. Впечатление было такое, будто дом подвергся нашествию металлических жучков.
— Ты это видел? — спросила Рут.
Но Эдди, не замедляя шага, нес ее в ванную в дальнем конце коридора; там он водрузил фотографию Марион в отеле «Дю Ки-Вольтер» на то самое место, где она была в начале лета.
Эдди открыл краны и начал раздевать Рут; при этом ему приходилось преодолевать сопротивление девочки, потому что, пока Эдди стягивал с нее футболку, она пыталась разглядывать стены ванной. Кроме фотографии Марион в Париже, на стенах не было больше ни одной картинки. Голые гвозди казались многочисленнее, чем на самом деле. У Эдди возникло впечатление, что эти металлические жуки ползут по стене.
— А где остальные фотки? — спросила Рут, когда Эдди посадил ее в наполняющуюся ванну.
— Наверно, твоя мама их перевесила, — сказал ей Эдди. — Посмотри-ка на себя — вон у тебя песок между пальцев ног. И в волосах. И в ушах!
— Он у меня и в щелочке — всегда туда набивается, — заметила Рут.
— Да-да… — сказал Эдди. — Пора принять ванну, верно?
— Только без шампуня, — настаивала Рут.
— Но у тебя песок в волосах, — сказал ей Эдди.
Душ в ванной был на гибком шланге, и Эдди принялся поливать визжащую девочку.
— Без шампуня!
— Мы возьмем самую малость шампуня, — сказал ей Эдди. — Ты только закрой глаза.
— Он мне и в уши попадет! — закричала четырехлетняя девочка.
— А я думал, ты храбрая. Разве ты не храбрая? — спросил у нее Эдди.
Как только мытье головы с шампунем было закончено, Рут прекратила кричать, и Эдди позволил ей играть с душем, пока она не обрызгала его.
— А куда мама перевесила фотки? — спросила Рут.
— Не знаю, — признался Эдди. (К вечеру, даже до наступления темноты, этот вопрос превратится в рефрен.)
— А мама из коридоров тоже фотки перевесила? — спросила девочка.
— Да, Рут.
— Почему?
— Не знаю, — повторил он. Показывая на стены ванной, Рут сказала:
— Но вот эти штуки мама оставила на месте. Как они называются?
— Гвоздики, — сказал Эдди.
— Почему мама оставила их на месте? — спросила Рут.
— Не знаю, — повторил Эдди.
Девочка стояла в ванной, из которой уходила вода со взвешенным в ней песком. Как только Эдди переставил Рут из ванны на коврик, девочка начала дрожать.
Вытирая ее полотенцем, он понять не мог, как будет расчесывать волосы девочки — они были длинные и запутанные. Эдди отвлекся, пытаясь вспомнить слово в слово, что он написал Пенни Пиарс, а еще он пытался представить реакцию Теда на некоторые предложения. Например: «По моим оценкам, мы с Марион занимались любовью не меньше шестидесяти раз». А за тем предложением шли другие: «Когда Рут вернется домой, там уже не будет ни ее матери, ни фотографий. Исчезнут ее мертвые братья и ее мать».
Вспоминая слово в слово последний абзац, Эдди спрашивал себя, понравится ли Теду заключение.
«Я просто подумал, что девочке, наверно, будет необходимо хоть что-нибудь рядом с ее кроваткой этой ночью, — написал Эдди. — Там не останется ни одной фотографии, а она к ним так привыкла. Я подумал, что, если будет хотя бы одна, а особенно ее матери…»
Эдди уже завернул Рут в полотенце, когда заметил, что Тед стоит в дверях. Они без звука обменялись взглядами, и Эдди поднял девочку и вручил ее отцу, а Тед отдал Эдди исписанные им листы бумаги.
— Папа! Папа! — сказала Рут. — Мама перевесила все фотки! Оставила только… как они называются? — спросила она Эдди.
— Гвоздики.
— Верно, — сказала Рут. — Зачем она это сделала? — спросила отца четырехлетняя девочка.
— Не знаю, Рути.
— Я приму по-быстрому душ, — сказал Эдди Теду.
— Ты уж давай побыстрее, — сказал ему Тед, неся дочку в коридор.
— Посмотри на… как они называются? — спросила Рут Теда.
— Гвоздики для рамок, Рути.
Только приняв душ, Эдди понял, что Тед и Рут сняли фотографию Марион со стены в ванной; наверно, ее отнесли в комнату Рут. Эдди был очарован тем, что сбывается им написанное. Он хотел побыть наедине с Тедом, рассказать ему обо всех инструкциях, полученных им от Марион, добавив от себя все, что было в его силах. Он хотел причинить боль Теду, припомнив как можно больше откровенных деталей. Но в то же время Эдди хотел уберечь от этой правды Рут. И через тридцать семь лет не оставит его это желание: солгать ей, сказать ей что-то такое, отчего ей станет лучше.