Жоку добрых полгода, хотя расстался буквально перед обедом, когда тот пригнал заплутавших лошадей в конюшню.
– Bonjour, monsieur[47], – поклонился прибывший, одергивая собственную взбалмошность, ведь его высокородные друзья не раз учили не выдавать с крестьянской простотой всех эмоций.
Отряхнув меховую тужурку от невесомых капель, Евгений прошел в гостиную и поклонился дамам. Дарья Львовна занималась каким‐то затейливым рукодельем, а Полина читала, закутавшись в старенькую шаль. При виде Жоки она радостно вздрогнула ресницами и отложила книгу.
– Маман, я прикажу поставить чай?
– Не беспокойтесь, сударыня, мне только перемолвиться с князем парой слов, – остановил ее поздний гость.
– Эжен, вы не можете покинуть нас так быстро, – вмешалась княгиня, но он по‐мальчишески дернул коленкой и скороговоркой выпалил:
– Поверьте, дело не терпит отлагательств.
Удивленный Глеб Веньяминыч неторопливо прошел в кабинет, жестом приглашая следовать за собой. Его прямая спина двигалась размеренно и неспешно, казалось, в мире нет такой силы, чтобы могла сломать установленный в этом доме порядок, вечерний чай с ватрушками и обязательные книги перед камином.
– В чем дело, mon ami? Вы, как я погляжу, взволнованы? – начал хозяин, усаживаясь в просторное кресло, обитое болотного цвета гобеленом с замысловатой растительностью. Князь жестом предложил гостю устроиться напротив и приготовился слушать.
– Я стал невольным свидетелем разговора… беседы моего дядьки Карпа Матвеича с матушкой. Так вот… – Евгений, разгорячась предстоящим откровением, закосноязычил: – Послезавтра планируется… э-э-экспроприация вашего именья. Красноармейцам надоело сидеть без дела. Вам троим грозит опасность. Надо бежать.
– Не могу не заметить, что подслушивать чужие беседы непорядочно. – Брови Шаховского недовольно сдвинулись.
– Глеб Веньяминыч, сейчас не до хороших манер!
– Друг мой, хорошие манеры всегда уместны… А вы ничего не напутали? С чего бы в нашем медвежьем углу устраивать погромы? Мы вроде бы директив новой власти не нарушаем.
– Не напутал, в том‐то и дело. Комиссар Бурлак капитально хочет перед своим начальством выслужиться громкими операциями. Решил всех промышленников арестовать, а имущество конфисковать в пользу советской власти.
– Комиссарам захотелось крови, – задумчиво протянул Шаховский, – не верится, но в лихие времена все возможно… Вы побудьте здесь, Матрена принесет чаю, а Poline составит вам компанию. Я вынужден на некоторое время вас покинуть.
Целый час Жока сидел напротив беспечно щебечущей княжны, как на раскаленной сковороде. А вдруг князь пошлет кого‐нибудь проверить, не напутано ли чего? Тут лазутчику и крышка. Дядька не простит. Или нет: Шаховские не посчитают его серьезным осведомителем, сейчас добрая Дарья Львовна и староста Елизарий отговорят князя, запутают. Сидеть‐то на заднице куда как проще, чем бежать в неизвестность. А послезавтра прискачут красноармейцы, похватают что под руку попадется, сломают драгоценную мебель, изорвут чехлы, испоганят все вокруг, выкинут антикварные книжки на растопку. Он представил себе в красках злое зрелище и невольно поморщился.
– Что с тобой, Жень? Зуб болит? – спросила Полина.
– Нет, нет… Прости… Так что за новости получил Мануил Захарыч из‐за границы?
Полилась мелодия парижских улиц, где скоро состоится великая выставка, и до нее необходимо разрешить все революционные неурядицы, чтобы предстать на мировой арене во всей красе со знаменитым петропавловским маслом. До Парижа Жокины мысли не доехали, остановились в недалеком овраге, где в прошлом году расстреляли конокрадов. То был наглый произвол, а урядник смолчал. Власти у него больше нет. Только старая фуражка осталась. Так и теперь могут заточить княжескую семью, начать измываться, требовать, чтобы банковские счета открыли, заводские сейфы выпотрошили, попомнят и те весомые куличи, что до поры до времени поспевали в карманах европейских партнеров. А для острастки могут и к насилию прибегнуть. Могут юную нежную княжну… Даже додумывать страшно про такое, что могут с ней сотворить. Он вскочил, готовый бежать с разъяснениями, но под удивленным взглядом Полины осекся и вернулся к томительному перечислению музеев, которые непременно следует посетить.
Наконец нежно запели половицы, и княжеская чета с неторопливым достоинством пожаловала в кабинет.
– Милый Эжен, мы благодарны за заботу о нашем семействе в эти нелегкие времена, – мягким голосом начала Дарья Львовна, и Жока с отчаянием понял, что все пропало: ему не поверили.
Княгиня, подобрав с этажерки забытую колонковую кисточку, что ее очень обрадовало (наверное, считала ту потерянной), продолжила:
– Князь и я не считаем возможным бежать от судьбы, оставляя землю предков, свое детище – этот завод и дом, своих рабочих и просто добрых соседей, пусть и временно обезумевших.
– Это неверное решение, Дарья Львовна, – прошептал Евгений, – вы не знаете, о чем говорите.
– Разве? – Ее укоризненный взгляд не мог его остановить, наоборот, возбуждал.
Полина, которую позабыли выставить из кабинета, смотрела на оратора огромными испуганными глазами, что придавало ему вдохновения и смелости.
– Вы думаете, что капитально знаете их? Да, вы знаете Афанасия и Тихона, они учтивы и совершенно безвредны. Поодиночке. А когда собираются вместе, становятся как пьяные от новых мыслей, от этих слов про революцию. Псы тоже ластятся к человеку, когда встретятся на дороге один на один. Но бросаются и рвут в клочья, когда их стая.
Шаховские слушали внимательно, не перебивая. Воодушевляясь их молчанием, Евгений распалялся все более и более:
– Вам жалко расставаться с прекрасно налаженным бытом? Да разве это равновеликие ценности по сравнению с жизнью и свободой? Я тревожусь только за судьбы тех, от кого ничего, кроме добра, не видел. Карп Матвеич сам не понимает, что принесет завтрашний день. И все они такие: готовы ломать, еще не придумав, что будут строить. И матушка моя его пытала, требовала отказаться от этой затеи, а он ей: не могу, я не решаю, там, мол, совет народных комиссаров. А вам известно, кто в этом совете? Сплошь каторжане, беглые или дезертиры. Чего вы от них ждете? Им ваша смерть… – Тут он виновато оглянулся на побледневшую Полину. – Ваша смерть – только повод растащить все добро.
– Эжен, я не совсем понимаю, на что опирается ваша горячность? – возразила похолодевшим тоном княгиня.
– Только на предположения. Лучше перестраховаться. Я слышал настороженность, даже страх в голосе Карпа Матвеича – кажется, он сам не знает, каков план Бурлака. И… – тут он замялся, – я знаю дядюшку: он так с матушкой разговаривать не стал бы. Значит, дело капитальное, серьезное.
– Но почему ты исключаешь, Дарья, что Карп нарочно пришел к Глафире, чтобы нас предупредить? – Князь понизил голос и обращался к одной супруге, как будто Жоки с Полей в кабинете не было. – Возможно, его визит носил двоякий характер. Он ведь осведомлен, что мы не враги своему народу и к Глашеньке благоволим. Вот и решился на двойную игру. Если выгорит – никто