Читать интересную книгу За Москвою-рекой - Варткес Тевекелян

— Иди, пей...

— Успеется! Вот что, Леня, переезжай жить к нам. Спать будешь в столовой на диване... одним словом, мы отлично устроимся.

— А Аграфена Ивановна? Ты говорил с ней?

— Да ты не беспокойся! В молодости моя мама сама хлебнула немало горя и в жизни разбирается получше нас с тобой, поймет!

— Мне бы еще работу найти...

— Хочешь — поговорю с Николаем Николаевичем? Нам до зарезу нужен конструктор или чертежник. А ты замечательно чертишь. С расчетами справился бы?

— Конечно!

— Ну, так поговорить?

— Попробуй. Скажи ему, что мне нужно общежитие. Может, дадут...

— Никакого общежития тебе не требуется! Вечером прямо приезжай к нам. Слышишь, Леня? Я тебя ждать буду! А теперь мне пора, перерыв кончается. Ну, желаю удачи. — И Сергей побежал на комбинат.

3

Дом инвалидов находился километрах в шести от железнодорожной станции. Узнав об этом у пожилого обходчика, Леонид направился туда по широкой снежной дороге со следами автомобильных шин.

За дачным поселком начинался лес. Здесь было тихо, снег лежал чистый, нетронутый. Короткий зимний день угасал, солнце скрылось за серыми тучами, поднялся ветерок. Из леса потянуло холодом. Встревоженные галки кружились над верхушками старых берез. Леонид зябнул в полуботинках, без шарфа. Засунув руки в карманы пальто, он быстро шагал по пустынной дороге. И чем ближе подходил он к цели, тем все больше росла тревога.

На косогоре его догнала грузовая машина. Поравнявшись, шофер затормозил и, приоткрыв дверь, спросил:

— Далеко путь держишь?

— В Дом инвалидов.

— Мне тоже туда. Садись, подвезу.

Леонид влез в кабину, и машина тронулась.

— По делам или навестить кого? — Шоферу, видно, хотелось поговорить.

— Отец у меня там...

— Как? — Шофер покосился на Леонида. — Неужто отца родного бросил?

Краска жгучего стыда залила лицо Леонида.

— Я только вчера узнал, что он жив, — через силу ответил он.

— Да ну?! Разыскал, значит? Молодец! Вот обрадуется! Тяжело жить здесь одинокому! — Шофер покачал головой. — Проклятая война! Сколько людей загубила, искалечила, обесчастила!.. За три года работы в этом доме я такого нагляделся и наслышался, что и передать трудно. Одни сами скрываются — не хотят быть семье в тягость,— других покинули жены и дети. У некоторых никого в живых не осталось. Родные тоже мучаются... К примеру, вот ты: совсем молодой — разве тебе легко было расти без отца? Таких, как ты, много...

— Вам тоже пришлось побывать на войне? — спросил Леонид, избегая прямого ответа. Не мог же он сказать, что все эти годы ел чужой хлеб и жил припеваючи...

— А как же! — Леониду показалось, что при этом восклицании шофер выпрямился, расправил плечи.— До самого Берлина дошел, лично от маршала Рокоссовского награду получил! — Бывший солдат расстегнул телогрейку и показал орден Славы. — Во многих боях участвовал, трижды был ранен. Словом, прошел полный курс!.. Я так думаю: куда легче самому страдать, чем на чужое горе смотреть! Тут есть у нас такие, про которых романы можно написать. Они ради нас с тобой подвиги совершали, рук и ног лишились, а теперь вот живут здесь...

Шофер остановил машину у решетчатых ворот и, показывая на большой двухэтажный дом с белыми колоннами в глубине занесенного снегом сада, сказал:

— Это главный корпус. Там справишься у дяди Миши, сторожа. Он покажет тебе, в какой палате живет отец.

Леонид поблагодарил и зашагал по очищенной от снега широкой аллее.

Дом, окрашенный в розовый цвет, выглядел веселым, красивым. Окна с белыми наличниками, решетчатые балкончики и высокие колонны оживляли фасад. Каменные ступеньки вели к массивным дубовым дверям парадного входа. Возле дома, под навесами, стояли койки, на них лежали спальные мешки, как в большинстве подмосковных санаториев. Только множество колясок, стоящих рядом, напоминало о том, что здесь живут инвалиды.

В вестибюле навстречу Леониду поднялся однорукий пожилой инвалид-сторож.

— Вам кого? — приветливо спросил он.

— Я хочу видеть Ивана Васильевича Косарева.

— Кем вы ему приходитесь? — Инвалид пытливо разглядывал Леонида.

— Сыном.

Сторож покачал головой.

— Ну и дела! За четыре года не было никого, а тут вдруг сын объявился!

— Я его сын. Хотите — покажу документы! — Леонид полез было дрожащими пальцами в карман за студенческим билетом.

Но сторож остановил его:

— Не надо. Здесь не штаб, чтобы пропускать по документам. Я просто так, удивился малость... Подниметесь на второй этаж, завернете влево — он там, в девятой палате.

Одним духом взбежав по лестнице, Леонид постучал в высокую дверь с цифрой «9» на медной дощечке.

— Войдите! — раздался хриплый голос.

Комната, куда вошел Леонид, была светлая, чисто убранная. Вдоль стен стояло пять кроватей. На двух спали, на третьей, ближе к окну, худой, коротко остриженный человек, полулежа на высоких подушках, читал книгу, которая лежала перед ним на деревянной подставке. За квадратным столом, покрытым вышитой скатертью, двое в халатах играли в домино. Один из них сидел в коляске, спиной к двери, другой — против него, на стуле.

— Булкин, переверни, пожалуйста, страницу, — попросил читавший.

Человек в коляске положил на стол косточки и, проворно работая руками, подкатился к кровати, перевернул страницу и опять вернулся на свое место. На Леонида никто не обращал внимания. Он стоял, растерянный, у дверей и не знал, что делать. Сердце бешено колотилось, дрожали колени. Как встретит его отец, что скажет?

— Мне хотелось бы видеть... Ивана Васильевича Косарева, — с трудом проговорил Леонид и сделал шаг вперед.

— Я Косарев, — отозвался читавший у окна и поднял глаза.

Миг — и Леонид оказался у кровати отца. Горячая нежность, жалость, любовь захлестнули его. Он упал на колени, приник лицом к груди отца и расплакался.

— Леня! Ты?.. — Бледное лицо Косарева задергалось. Он поднял с подушки голову, расширенные глаза его тоже наполнились слезами. — Ну что ты, что ты, перестань! — бормотал он, стараясь справиться с собою.

— Прости, прости, отец! Но я ведь не знал, ничего не знал. Говорили, будто ты погиб, пропал без вести...

Леонид поднялся, сел на кровать. Губы его дрожали, слезы слепили глаза.

— Знаю, все знаю! Успокойся, расскажи, как живешь, как Милочка... А вырос-то ты как, совсем мужчина!

За столом перестали играть, проснулись спящие. Четверо обитателей палаты молча наблюдали за встречей отца с сыном. На их лица легла тень печали. Кто знает, о чем и о ком вспоминали они...

— У нас дома все хорошо... Скажи, папа, почему ты скрывался от нас? Как ты мог?!

— Так надо было... Теперь это уже не важно. Я ведь всегда думал о тебе, о Милочке, это помогало мне жить. — Иван Васильевич попросил сына достать из ящика тумбочки папиросу, зажечь спичку и закурил. — Молодец, что пришел, хорошо сделал!

— Я теперь тебя буду часто навещать, папа, а как поступлю на работу, устроюсь, тебя к себе возьму.

— Об этом подождем говорить. Учись, кончай институт, а там видно будет. Мы тут на судьбу не ропщем... А почему Милочка не пришла с тобой? — Ивану Васильевичу явно хотелось переменить тему разговора.

— Она еще ничего не знает...

— Раз уж ты узнал, то скрывать больше не имеет смысла, расскажи девочке, пусть и она приедет ко мне. Знал бы ты, как часто мне хотелось хоть одним глазком посмотреть на вас!

— Хорошо, папа, она приедет!..

Волнение первых минут встречи постепенно улеглось, и до позднего' вечера они тихо беседовали. О себе отец не говорил. Леонид подробно рассказывал о своей жизни, об учебе, о том, что делается на комбинате. Ему доставляло огромное удовольствие хоть чем-то помочь отцу — достать папиросу, зажечь спичку, поправить подушку, одеяло. Он заметил, что отец ни единым словом не обмолвился о матери.

— Тебе очень тяжело, папа? — спросил Леонид.

—’ Человек ко всему привыкает... Мне-то еще ничего: видишь, лежу, даже книжки читаю. Другим хуже. Вот товарищ рядом, Александр Александрович, он в горящем танке ворвался на фашистский аэродром, раздавил три истребителя, а сам лишился зрения и потерял обе руки.

— И тоже не ропщет на судьбу, — прозвучал глуховатый голос.

— Таков уж закон жизни! Кто-то должен пострадать, чтобы остальным жилось хорошо, — вмешался третий, сидевший на койке.

Леонид молчал. Он был потрясен спокойным мужеством этих людей и не знал, что сказать.

— Ну, сынок, поздно, пора тебе домой, — мягко сказал Иван Васильевич.

— Хорошо, папа! — Леонид поднялся. — Завтра сдам экзамен и послезавтра приеду опять. До свидания, товарищи.

— До свидания...

Он нагнулся, поцеловал отца в лоб и побежал вниз по лестнице.

4