воссоединения с ней и мало-помалу одолевал страх нарушить предписанные верой правила.
Однажды, во время горячей молитвы в храме, Луч Света осознал скоротечность жизни — ничто не заменит ему сказочного наслаждения, которое доставляли плотские радости: слияние двух тел, словно обращенных в единое целое. Он никак не мог уразуметь, почему вера запрещает столь замечательные вещи. Ему нигде не бывало так хорошо, так спокойно и радостно, как в объятиях Нефритовой Луны, — после того как они дарили друг другу лучшее, на что способны!
Тогда Луч Света направился в оранжерею, где росли шелковичные деревья, и разложил все личинки вокруг лампы, так что вскоре они засохли и стали тверже абрикосовых косточек. Потом, всего за несколько недель, уничтожил и всех остальных насекомых…
На следующий день после разговора с наставником он покинул Турфан и отправился в неизвестное будущее, которое целиком и полностью находилось теперь в руках у Нефритовой Луны. Луч Света не думал больше о странном происшествии, случившемся после той беседы с Морем Покоя. Выходя, он налетел на незнакомца; тот не удержался на ногах и разбил себе бровь. Пришлось пригласить его в оранжерею, чтобы помочь умыться.
У незнакомца было изможденное, дочерна загорелое лицо, а в левом ухе болталось серебряное кольцо. Все это придавало ему сходство с индийским аскетом. Он явно умел вести вежливую беседу. Звали его Буддхабадра, он действительно был индийцем и пришел из Пешавара. Луч Света так погрузился в грезы о предстоящей встрече с Нефритовой Луной, что слушал странника краем уха и мало следил за тем, что говорит сам.
Вскоре как-то получилось, что Буддхабадра начал расспрашивать его о причинах болезни шелкопряда, и юноша, испытывая неловкость из-за того, что был невнимателен к гостю, подробно рассказал индийцу о методах выведения шелковичных червей, о стадиях их развития, о том, как они делают коконы, как надо опускать их в кипящую воду… Потом незнакомец произнес загадочную фразу, на которую Луч Света не обратил внимания, так как мысли его по-прежнему то и дело воспаряли к мечтам: «Я вернусь через несколько недель, когда твои насекомые оправятся от болезни. И тогда тебе не придется сожалеть о нашем разговоре… Конечно, при условии, что ты никому о нем не расскажешь!»
Но Луч Света и так не видел причин кому бы то ни было рассказывать об этой встрече.
ГЛАВА 8
В ГОРАХ СТРАНЫ СНЕГОВ
— А это что? Обезьянка?
Человек, задавший вопрос, говорил на ломаном китайском. Молодой монах возвел очи к небесам. Стоило ему — всего несколько минут тому назад — впервые увидеть этого удивительного типа, Пять Защит моментально понял, что перед ним ма-ни-па. Тот сидел у тропы как будто расслабленно, но при виде встречного сразу вскочил, выдернув из земли и подхватив в каждую руку по кинжалу. На перевязи, пересекавшей грудь наискось, у него была прицеплена здоровенная палка с крюком наверху, вокруг пояса обмотан тростник, голый живот поджар и мускулист.
Ма-ни-па, как говорил Безупречная Пустота, раскрывая послушникам особенности буддизма в стране Бод, — это кто-то вроде бродячих лам, и бродят они, непрестанно повторяя на ходу знаменитую мантру, дарованную милосердным бодхисатвой Авалокитешварой: Ом мани падме хум! — то есть «Ом! Жемчужина содержится в лотосе!» Эта фраза обладает таинственной силой, ее называют «саженцем, из которого расцвели все цветы». Что же касается значения слова «ом», самого сакрального из унаследованных от древнего индийского знания… Говорят, это арка, в которую проходит атман — внутреннее существо, «я» каждого человека, — устремляясь к абсолютному брахману. Еще говорят, это звук абсолютной тишины. Поэтому слог «ом» следует произносить в начале каждой мантры, как бы открывая ее. Мантры же — священные формулы, также пришедшие из Древней Индии, — есть переложение изначальных вибраций, возникших при сотворении Вселенной и передающих космическую энергию шакти.
Ма-ни-па переходили от деревни к деревне, без устали повторяя единственную фразу, по которой их все узнавали. Они довольствовались самым скудным подаянием, едва позволявшим им выжить. В Тибете многие выбирали для себя путь ма-ни-па, потому что он гарантировал хоть и скудный, но верный кусок хлеба. Даже монастыри охотно подкармливали бродячих проповедников, ведь те рассказывали тут и там об ужасах ада, побуждая обращаться к буддийской вере в поисках спасения. Иные ужасы они описывали с такой кошмарной точностью, с такими подробностями, что глаза слушателей широко раскрывались от страха, а сами бродячие монахи казались почти божествами. Они отплачивали за щедрость: всегда были готовы спешить на помощь каждому, кто готовился проститься с жизнью и приближался к моменту бардо[21] — загадочного и трудного перехода от нынешней к последующей жизни, то есть к новому воплощению. Именно в период бардо человеку и требовались сострадание и помощь милостивого бодхисатвы Авалокитешвары.
Только на этом промежуточном этапе между реинкарнациями смерть имела значение. Она понималась как краткий период неустойчивого равновесия: ее можно было преодолеть, либо достигнув божественного статуса, либо, напротив, попав в адское пламя. От родичей покойника требовалась в этот момент большая точность в свершении молитв и жертвоприношений, предписанных ритуалами тибетского тантризма. А это не всем давалось просто! К счастью, ма-ни-па всегда оказывались рядом, готовые бодрствовать возле тела.
Настоящий ма-ни-па был вынослив к боли, практиковал индийскую йогу. Но ничуть не меньше впечатляло народ то, что аскеты постоянно ходили немытыми и нечесаными. Воистину, такое себе мог позволить только святой!
Подобный странник и предстал теперь перед Пятью Защитами.
— Ты ма-ни-па? — спросил молодой монах.
Длинные спутанные волосы незнакомца нисколько не удерживала грязная красная повязка на лбу; они свисали на лицо жирными прядями, а на плечах путались с ворсом на шкуре яка, служившей страннику защитой от холода. Еще на нем были вконец истертые штаны, заправленные в высокие горские башмаки с завязками вокруг икр. Из всего этого хаоса меха, косматых волос и грязи сверкали кошачьи зеленые глаза, цветом подобные нефриту и настолько яркие, что отвлекали внимание от почерневших зубов, гнилых от привычки жевать сладкий лакричный корень.
— Ом! Ты сказал, я ма-ни-па! Ом! Мани падме хум! — уклончиво ответил человек.
Затем он решился подойти поближе и заметил корзину, которую Пять Защит получил от ламы сТода Джинго, а в дороге привязал к седлу жеребца Прямо Вперед.
Лапика грозно оскалилась и бросилась навстречу незнакомцу. Но бродячий монах, нисколько не испугавшись, произвел перед ее мордой некий странный жест. Собака, только что готовая вцепиться в чужака, осела назад, словно ее ударили палкой по носу, поджала хвост и убралась за