стене отверстие, смотрел в окопный перископ. Сам перископ стоял на сложенной стопке кирпичей, что были, скорее всего, взяты из пролома. Рядом с наблюдающим, вглядываясь в бинокль и прислонившись плечом к тумбе, на которой стояли два телефонных аппарата, сидел на полу его помощник, что по предварительным, но очень вероятным прогнозам в самое ближайшее время должен будет отправиться прямиком в один из адских котлов.
Находились враги невдалеке от входа, и мне хватило всего пары мгновений и трёх шагов, чтобы оказаться рядом.
Пол чердака, сработанный из массивной доски, был довольно чистый. Крыша здания при боях в городе не пострадала, и сухое помещение оказалось незахламленным — ни валяющейся черепицы, ни битого стекла от бутылок, ни завалов из перекрытий не было.
Осторожно приблизившись, до последнего момента опасаясь, как бы не скрипнула половица, выдав меня противнику, подобрался практически за спину помощника и занёс нож для удара, но ровно в этот самый момент противно и совсем некстати загудел один из телефонных аппаратов.
Корректировщик, не отрываясь от стереотрубы, приказал:
— Ответь.
И его помощник, оторвавшись от бинокля, через который созерцал поле боя, повернулся всем корпусом и потянулся рукой к тумбочке, на которой трезвонящий аппарат и стоял.
И, естественно, сразу же он увидел меня.
О том, что мой теперешний вид производит на немецких солдат неизгладимое впечатление, я уже ранее догадывался на примере военного жандарма, санитаров и ныне покойных охранников, сейчас лежащих внизу. И сейчас произошла та же самая картина — широко раскрытые глаза немца, открытый от изумления рот и небольшой возглас от испуга, который уже через мгновение превратился в хрип из-за полученных множественных колотых ранений.
Помощник наводчика ещё только падал, а на непонятные звуки уже обернулся сам корректировщик, который, естественно, ничего не понимая, произнёс:
— Что ты хрипишь⁈ Поперхнулся?
И когда он, полностью обернувшись, увидел меня, реакция была у него точно такая же, как и у его покойного коллеги.
— Тихо! — зашипел я по-немецки. — Рот закрой и молчи! Откроешь его, присоединишься к своему камраду! Ферштейн?
Так как я стоял с пистолетом в левой руке и с окровавленным ножом в правой буквально в метре от немца, серьёзность моих намерений лишний раз доказывать мне было не нужно. Они и так были очевидны и написаны на моём лице, о котором жандарм сказал, что там одно сплошное месиво.
Немец сразу всё прекрасно понял. Он, не переставая таращиться, придерживая одной рукой трясущуюся челюсть, другой, наконец, закрыл себе ладонью рот и, сделав жалобные глаза, заикаясь, начал мямлить:
— Не-не-не надо. У-у-у меня ма-ма-ма…
— О маме раньше надо было думать, — улыбнувшись, напомнил я прописную истину.
От страха, а, может быть, и от сияющего очарования моей улыбки, корректировщик упал со стула на пол. Телефон продолжал надрывно визжать зуммером.
— Не-не-не надо! — вновь взмолился он, отползая от меня. — Не надо!!
«Только истерики мне здесь не хватало», — подумал я, а вслух сказал:
— Не буду, если выполнишь одно условие.
— К-какое?
— Если будешь делать, что я говорю.
— Я буду, — закивал тот, а затем, вытерев рукой намокшие глаза, повторил: — Я-я-я буду! Всё ч-ч-что скажите. Только не-не-не надо.
— Тогда лёг на пол, быстро!
Тот, не переставая причитать, чтобы его не убивали, улёгся, но, подняв голову, продолжил смотреть на меня и плакать.
Чтобы он вёл себя спокойней, вновь пообещал, что убивать не буду. Правда, добавил дополнительные условия:
— Если сопротивляться не будешь. Орать и звать на помощь не будешь. И вот тогда, очень вероятно, что более-менее цел ты останешься. А сейчас руки за спину!
Немец мне не поверил и, когда я приблизился, чтобы начать его связывать, завыл:
— По-по-обещайте! Пообещайте, что не убьёте!
Пришлось вновь пообещать и потом добавить:
— Сам посуди, если бы я хотел тебя ликвидировать, то давно бы это сделал. Согласен?
Эти слова немного на немца подействовали. Стянул с него солдатский ремень и связал ему им руки. Телефон было замолчал, но тут же затрезвонил вновь.
— Имя⁈ Звание⁈ Должность⁈ — перевернув его с живота на спину, спросил я.
— Мольтке. Фриц. Обер-ефрейтор. Корректировщик.
— Какие орудия ведут огонь по советским позициям?
— «Leichte Feldhaubitze 18».
Ага, буксируемая гаубица. Помню, в книжках встречал.
— Сколько стволов?
— Че-четыре орудия.
— Почему так мало? Это же всего одна батарея? Так?
— Да. Остальные во-восемь орудий дивизиона расположены на другой позиции и поддерживают д-другие направления — южнее и севернее этого г-города.
— У Листовое и Прокофьево?
— Да, — кивнул он, а затем добавил: — Сейчас они, на-наверное, уже под Чудово.
В общем-то, эта информация подтверждала мои предположения, что обстрел ведётся не из такого уж великого числа пушек. Если бы было иначе, то, скорее всего, меня бы уже давно в живых бы не было.
— Так значит ты у нас обер-ефрейтор? — вспомнил я звание, которое назвал пленный и перевёл на нормальный язык, улыбнувшись: — Это что-то типа младшего сержанта?
И от моей добродушной улыбки немец вновь задрожал и, по-моему, даже ещё сильнее, чем прежде. Как бы его Кондратий не хватил.
Понимая, что в таком неадекватном состоянии он мне не нужен, решил его в очередной раз успокоить. Присел на корточки рядом и поинтересовался:
— Скажи мне, пожалуйста, фриц: ты жить хочешь?
— Д-да! Да! — неистово закивал тот, продолжая заикаться.
— Хорошо, раз так, то тогда нам с тобой прямо сейчас необходимо немного поработать. Знаешь, что я имею в виду? Нет? Ну, ничего, я тебе расскажу. А дело в том, недорогой Фриц, что нам с тобой нужно немедленно и очень-преочень срочно немного поменять координаты для хорошенького артиллерийского удара по противнику.
— По к-какому противнику? — не понял тот.
— Как какому? Разумеется, нашему с тобой. Неужели ты не понимаешь, кого я имею в виду? Мне показалось, что ты более сообразительный. Ты точно хочешь жить?
— Т-точно. Очень т-точно! Я понял, о каком п-противнике идёт речь. И готов помочь. Можете на меня р-расчитывать.
— Что, прям так сразу? И уговаривать не надо?
— Не надо! Если вы обещаете сохранить м-мою ж-жизнь, то я готов.
— Гм, вот и отлично. Не думал, что ты настолько разумен. Приятно ошибаться в мелочах. Тогда сейчас Фриц поднимайся, перевёрнутый стул поднимай и, не делая лишних движений, садись на этот самый стул. Я тебя к нему ремнями