под дых, а затем ударяю прикладом по голове. Причём винтовкой бью не сильно, чтобы ненароком не убить, а лишь ошеломить и испугать. И, когда этот тип обескуражен и находится в шоке, я навожу на него ствол и, поинтересовавшись: «Хочет ли он жить или нет?», предлагаю ему жизнь в обмен на сотрудничество.
«Ничего сложного. Главное ворваться и взять на испуг», — сказал себе я, собираясь ринуться в помещение.
Но тут услышал ещё один незнакомый голос, который произнёс на немецком языке:
— Михель, что сказали в штабе?
И голос, который говорил по телефону, ответил:
— Они не довольны, Карл, недовольны нашей работой. Говорят, что мы своей корректировкой часть наших войск в лесополосе положили. Сказали, что полтора взвода погибло. Неужели это правда?
Глава 13
Южный фланг оборонительной линии
— Как же так?.. — прошептал Воронцов, вперив слезящиеся глаза в апокалиптическую картину — кажущиеся бесконечными разрывы снарядов, которыми враг буквально засыпал лесополосу. — Я должен был быть там.
Стоящий рядом с лейтенантом госбезопасности подполковник Селиванов положил ему руку на плечо и негромко, успокаивающе сказал:
— Может — да, а может, и нет. Не кори себя. Ты принял правильное решение. Ты, оставив бойцов на позициях, сам доложил о попытке врага незаметно приблизиться. Мы их не видели, и если бы не ты и не твои сведения, то враг оказался бы на северном фланге нашей обороны, необнаруженным нами, за десяток метров до окопов. А через них он мгновенно пробрался бы к нашей артиллерии, и тогда бы нам точно его не остановить. Так что всё ты правильно сделал. Молодец!
Но Воронцов на эти слова ничего не ответил, да и нечего было тут отвечать. Его доклад, который свалился, как снег на голову, и был оперативно передан комдиву и штабу, вызвал чуть ли не панику. С позиций, что были на севере города, никто не докладывал о передвижении противника. То, что пехоты врага не видно, доложили даже тогда, когда зам. комдив лично связался с лейтенантом, который руководил там обороной. И если бы не разведчики майора Лосева, что срочно перебросили туда и, которые по прибытии сразу же вступили в бой с немцами, северный фланг, скорее всего бы рухнул. А с ним очень вероятно посыпалась бы и остальная оборона.
Всё это лейтенант госбезопасности прекрасно знал и понимал. Но вот мысль о том, что добрый и умный парень Алексей Забабашкин погиб, до последнего воюя в одиночку и прикрывая целое направление, не давало душе покоя. Воронцов корил себя за то, что в ту трудную минуту не смог быть рядом, не смог встать плечом к плечу, чтобы помочь, поддержать, и, возможно, суметь спасти этого необычного юношу, который добровольно пришёл на фронт. Трудно себе было даже представить, что ему пришлось испытать в последние мгновения своей жизни. В те неимоверные, страшные моменты одиночества, когда боец волей или неволей осознал, понял, что остался один в окружении, помощи прийти неоткуда и впереди его ждёт только смерть. Видя, что погибает, получив смертельную рану, он приказал красноармейцу Зорькину отступать, а сам остался прикрывать боевого товарища. Вероятно, к этому моменту Забабашкин уже плохо понимал происходящее и был в агонии, потому что, когда Зорькин отказался отступать, не захотев покидать позицию, Забабашкин пригрозил ему пистолетом и даже выстрелил пару раз в воздух, тем самым показывая, что от своих слов не отступится, и команду на отступление стоит выполнять беспрекословно. Вообще сначала сотрудник всемогущих органов госбезопасности счёл, что рассказу Зорькина можно было бы не поверить, посчитав того за труса, который сбежал с поля боя, но факты вроде бы говорили об обратном. Зорькин приполз в наше расположение раненым в ногу осколком от снаряда, не переставая при отступлении стрелять по лесопосадке. Так трусы не поступают, и под напором этих обстоятельств беспристрастный и хладнокровный ГБшник бесследно испарился, от него остался лишь молодой человек с петлицами лейтенанта, который только что потерял не просто друга, а боевого товарища.
Алёша погиб. От попытки осознания этого факта в груди у Воронцова всё щемило, и где-то на самом дне его поблекшей души всё ещё бушевал пожар отчаяния. Те несколько дней, которые он знал Алексея, не оставляли ни единого сомнения в том, что этот отважный, безголовый, лихой, отчаянный юнец, видя, что сам умирает, решил спасти другого человека.
Спас, а сам ушёл в вечность, ибо шанса остаться в живых у него не было. Те артобстрелы, которые противник вёл по лесополосе, прочёсывая её минами и снарядами вдоль и поперёк, не оставляли ни единого шанса на жизнь. Кроме снарядов, немцы атаковали те позиции ещё и пехотой — в бинокль иногда было видно, что пехотинцы врага нет-нет да мелькают среди деревьев и ползают по земле. Раненые отступали по-пластунски, оставшиеся в живых ждали окончание артиллерийского обстрела и вновь шли на штурм. И, в конечном итоге, лесополоса оказалась в их руках. Сейчас они перегруппировывались, и, вероятно, ожидая подкрепления, готовились к новой атаке.
А вот советским войскам на подкрепление можно было не рассчитывать, ведь взяться ему было попросту неоткуда. Все города вокруг Новска были захвачены неприятелем, в том числе и Чудово, что до этого дня считалось тылом. То, что немецкие войска ещё не ударили с того направления, в незащищенный тыл обороняющихся войск, было самым настоящим чудом, которые иногда случаются даже на войне.
Хоть сколько-нибудь существенный удар с направления Чудово, остатки советской дивизии точно бы не выдержали. Защитникам и одно-то направление еле-еле удавалось удержать, что уж говорить о двух. Минная ловушка, на которую было возложено столько надежд и потрачено столько усилий, не сработала. Почему она не взорвалась, когда сапёры инициировали заряды, можно было только гадать. Но ни главная, ни запасная электрические цепи не сумели вызвать подрыва боеприпасов. После неудачи было выдвинуто несколько версий произошедшего.
Первая — разминирование со стороны противника. Она была отброшена, как несостоятельная, ввиду того что противник вообще не был замечен в снимании мин или в чём-то подобном. В том числе не был он замечен и тогда ещё живым Забабашкиным, который мог видеть даже в темноте.
Второй версией, объяснявшей, почему взрыва не последовало, была диверсия. Сейчас, когда в расположении дивизии были, в том числе и окруженцы, в ряды советских войск могли проникнуть вместе с ними и шпионы противника. Однако эта версия тоже трещала по швам. Тут дело было в том, что людей при минировании было