сука! — произнес он. — Встречу — глаза высосу.
Теперь нужно было думать, как выбираться из всего этого самому.
15
В погребе было темно, сухо и тихо — почти уютно, если бы не холод и каменный пол, на котором сидел Нико, закованный в кандалы. Веста обманом, подкупом и угрозами проникшая к нему, сидела рядом, ощупывая его посиневшую до плеча руку. Нико, кутаясь в принесенное одеяло, смотрел на нее одним глазом, второй, хоть и прошло уже два дня с момента заточения, заплыл и пока открываться не спешил.
— Вас, надеюсь, не трогали? — спросил Нико, млея от этих деловитых ощупываний и поглаживаний.
— Кто меня тронет, — хмыкнула Веста с горечью. — Я пригрозила отцу, что покончу с собой, если тебя не выпустят. Он пообещал, что если я покончу с собой, то тебя похоронят рядом со мной. Сказал, лучше одна мертвая, но не опороченная дочь, чем живая, но шлюха.
— Вам не стоит так убиваться из-за меня, — пробормотал Нико, аккуратно снимая со своего локтя ее руку. — Если мне позволят, то после вашей свадьбы я хотел бы иногда видеть вас, только видеть, ничего более — я никогда не посягну на святость брачных уз. Мы сможем быть друзьями, правда?
Веста, поджав губы, тряхнула головой, и упругие, еще не просохшие после мытья кудри рассыпались по плечам. Болезнь приучила ее к регулярным омовениям и принятиям ванн, она уже не придерживалась этикета, рекомендовавшего мытье раз в несколько недель, и пахло от нее не забитым духами и пудрой телом, а чистой кожей и мылом. Многое изменилось с момента ее проживания в доме герцога: она быстро отвыкла от компании трещащих о ерунде подружек, пристрастилась к долгим прогулкам по окрестностям, что придало организму сил и бодрости, а с появлением Нико научилась видеть в подданных людей. С Вилли, с которым у нее и так в последние годы отношения не ладились по причине различия интересов и взглядов, она почти перестала делиться переживаниями, Лойд, привлекший ее неизвестно чем, оказался в итоге человеком будто из других земель — хорошим, но каким-то далеким, чужим, неласковым к ней. Безразличным. Случайная связь обернулась личной драмой, хотя поначалу она видела свое счастье с ним, с кучей детей и обустройством очага. И она бы отдала все свое внимание детям, если бы не знала, что ее саму могут любить ни за что — не за голубую кровь, не за влиятельное родство, не за красоту, не за то, что она прекрасная жена и мать, а просто так, потому что она существует. Странно, что этим человеком оказался здоровяк Нико, но Веста уже не задумывалась над причиной своих чувств — она жила моментом.
— Что вы делаете? — просевшим голосом спросил Нико, когда она принялась дергать шнурки на лифе платья, оголяя плечи и грудь.
— Хочу, чтобы ты запомнил меня своей Вестой. Только сегодня. А потом меня не тронет никто.
Нико не мог устоять перед белокурым нагим очарованием, трущимся о грубую ткань его рубашки затвердевшими от холода сосками. У него и женщины-то толком не было, не считая, правда, случая, когда в качестве платы за помощь, за то, что отогнал от уличной девушки наглого господина, лезущего к ней под юбку без ее желания, его «поблагодарили». Господин был мешок с виду и несло от него помоями, и девушка, провожая его к выходу из своей каморки, сказала, что он чересчур нежен для шлюх.
— Повезет твоей женушке, — усмехнулась она, и Нико это запомнил.
А настоящей женщины, в кремовых оборках и кружевах, с гладкими, не в мозолях, ладонями, белыми бедрами, шелковистыми волосами и спелой, упругой грудью у него не было. Веста догадывалась об этом, покрывая поцелуями его шею; она хотела этого всей душой — в последний раз. Потому что отец, каким бы ни был умным и предприимчивым, совершенно забыл, что Веста, наследница крови, не позволит сломать себя в угоду его политическим играм. И выход у нее имелся один — такой, с каким не мог поспорить ни один сильный мира сего.
— Ку-ку, радость моя! Вставай, опоздаешь на исповедь!
Руки с сильными пальцами разминали плечи, по мере его пробуждения перемещаясь на шею. Леон, забыв на миг о том, что завтра он женится, спрятал лицо в подушку и тихо застонал от удовольствия.
— Ну ты задницу-то не отклячивай, — хмыкнул сидящий на его бедрах Мурена. — А то мне захочется запереться с тобой и…
— …никуда не пойти. Я понял, понял, сейчас встану, еще минуточку.
Руки замерли, сползли до лопаток. Когда загривок прихватили зубами, Леон вместо того, чтобы вознегодовать, лишь выдохнул длинно и в самом деле приподнялся, упираясь задницей в то, что спокойным тоже не было.
— Мы сейчас точно никуда не пойдем, — сказал Мурена и лизнул его ухо по верхушке. — Тебе отрубят голову, а я буду горько плакать у твоего склепа. Возможно, даже отдамся кому с горя, скорбь, она такая.
Леон, развернувшись, подмял его под себя, всмотрелся в прозрачно-зеленое стекло глаз. У зрачка зелень становилась ярко-голубой, отчего и казалось, что они бирюзового цвета.
— Ты такой удивительный, — сказал Леон будто самому себе.
Мурена, сощурив свои хитрые по-лисьи глаза, ущипнул его за бок, потом за ягодицу, и оставшееся до прихода прислуги время Леон пытался увернуться от жалящих и бодрящих щипков. К моменту, когда дверь открылась и в нее вошла служанка с накрахмаленной рубашкой, тончайшими чулками, которые были необходимой частью туалета для воскресного похода в церковь и надевались под нечто вроде коротких штанов, и ботинки из лаковой кожи, Леон уже успел распрощаться со своим ночным наваждением и самостоятельно побриться — ему удалось научиться пользоваться опасным лезвием и помазком.
Прошедшая неделя стоила ему появившихся на висках двух первых седых волосков: Его Величество требовало неустанного внимания к себе, Веста ходила смурнее ночи и на Леона поглядывала с невесть откуда взявшейся неприязнью, хотя недавно сама не могла дождаться свадьбы, в доме было не протолкнуться, раздражал шум и толпа незнакомых людей. Ко всему прочему особняк теперь до самого вечера окружали зеваки, надеявшиеся увидеть Его Величество, а у ворот, пользуясь случаем и оживленностью, угнездились нищие и калеки, выпрашивающие