Кое-как спровадив Йоло в его комнату, Мурена тоже вошел в зал, обнаружил в углу, с бокалом свежесваренного грога Альбертино, прижался к нему плечом и зашипел на ухо:
— Что за жесты доброй воли? Решил похвастаться умением подделывать почерк? Так я это и раньше знал, зачем же было утруждаться?
— Освальд заподозрил тебя в двуличии, — Альбертино отхлебнул грога, кашлянул. — И ошибся — ты многоличен. Не сочти за комплимент. Если бы мнение о тебе не изменилось в ближайшие сроки, то и мне было бы не досчитаться пальцев — я ведь и за тобой должен был присматривать. Не в моих планах лишаться чего-то из-за чужой глупости. А так и ты, доносчик, обелился письмом, и я спокоен.
— Отгрызть бы тебе нос. — Мурена говорил спокойно, но чувствовал, как глубоко внутри клокочет бессильная ярость.
— Без носа я еще проживу. А вот ты без головы?
Леон всегда считал себя интровертом. Он и был им, но новая жизнь ставила его в условия, когда приходилось находиться как минимум с полусотней людей в одном помещении. Сейчас же, когда вокруг все орало, хихикало, кривлялось и чавкало, он чувствовал, будто умер и попал в ад.
— Мама! — воскликнул он, едва не споткнувшись о бросившегося под ноги бородатого карлика, который, взобравшись по колонне — все охнули восторженно — повис затем на кованых ножках светильника, плескавшего неверным бледным светом. Леона усадили по правую руку Короля, и он вздрагивал каждый раз, когда тот хмыкал или скрипел стулом, поворачиваясь к дочери, устроившейся слева.
— Ты чего смурна, дитя? — заметил Его Величество, поглаживая ее руку.
— Еще слаба после болезни, — вздохнула та, улыбаясь через силу.
— Это все романтические бредни, — проговорил тихо Его Величество, и Веста сглотнула, боясь шелохнуться. Его Величество, выдержав многозначительную паузу, крикнул: — Эй, шут! Повесели нас, спой!
— Чего желает Ваше Величество? — отозвался тот, бросающийся в шныряющих подле дамских юбок карликов мочеными яблоками.
— Спой нам о любви! — Освальд поднял кубок и все умолкли. — О том, как велика ее сила.
Мурена, поразмыслив, щелкнул пальцами, подзывая карлика и вручая ему две ложки, чтобы тот в такт постукивал ими о скамью.
— Баллада. О любви, — сказал он и затянул:
— Заплетали русы косы,
Обували ножки босы,
Надевали платье,
Зазывали сватью.
Выдавали королевну
Замуж за хорошего.
Но не сладостны напевы,
Коль тоскует брошенный.
Поведут ее с утра
На свиданье всем ветрам:
Обвенчают в храме
За семью полями.
Но не стать…
Замолчав, Мурена проводил взглядом выбежавшую из зала Весту.
— О, эти чувствительные девушки, особенно перед такими важными событиями, — хмыкнул Освальд. — Так что там дальше, шут?
Леон впервые за все время посмотрел на него прямо и поразился тому удовлетворению, с каким это было произнесено. Когда Освальд, отужинав, наконец отбыл ко сну, Леон вышел первым, отмечая про себя, что прикипел душой к этому дому, так хотелось разогнать всех и отправить вымотанных слуг спать. Но в зале еще оставались сидеть с вином и дамами незнакомые мужики в напудренных париках и слуг отпустить он не мог. С приездом Его Величества дом принадлежать ему перестал, и даже у дверей его покоев обнаружились двое молодцов из охраны Короля.
— Вы не ошиблись? — спросил Леон, рассчитывающий было поплакаться — и не только — в жилетку Мурене сегодняшней ночью.
— Приказ Его Величества — охранять вас, — услышал он в ответ и вошел в спальню.
Мурена, развлекающий гостей, должен был явиться к нему по мере возможности, но теперь-то уж Леону ничего не оставалось, как упасть на кровать и уставиться в стену. Полная приключений жизнь герцога заканчивалась давно грозящим пиздецом, и с этим ничего нельзя было сделать. Но Леон, как потенциальный дипломат, успел прикинуть пару вариантов развития событий с пользой для себя: если свадьбы избежать было нельзя, то можно было минимизировать вред последствий. К примеру, договориться с Вестой и составить брачный договор — если он вообще будет — на своих условиях. Выяснить, как можно обойти маячившую на горизонте деспотию Гредагона. В конце концов, можно просто сбежать — с таким, как Мурена, он точно не пропадет нигде.
Немного успокоив себя, Леон повертелся и уснул, а проснулся очень скоро оттого, что горячие ладони скользнули по бокам вниз, стягивая одеяло. Леон открыл было рот, но на губы лег палец, и Мурена, сидящий на его бедрах, замотал головой. Пахло от него дымом костра — видимо, успел потрепаться со слугами у конюшни.
Еще сонный, Леон зажмурился и схватился за его плечи, когда Мурена слез с него, чтобы сползти ниже. Язык деловито прошелся по шву мошонки, пощекотал головку, а потом тоже не полностью проснувшийся орган влажно обласкали со всех сторон. Очень некстати вспомнилось улыбка Мурены и его зубы, но Леону, тихо поскуливающему от растущего градуса возбуждения, уже было плевать на это. Он цеплялся за твердые плечи до синяков, выгибался, получая удовольствие каждый раз, когда член дергался под напряженным умелым языком, а потом, пялясь в черничную густую темноту, какой давно не встречал, шумно дышал в такт оглушающему биению чужого сердца. И проглотил все до капли, когда сам вобрал в рот чужую плоть. Вытер саднящие губы ладонью, поцеловал найденный на ощупь шрам у ключицы Мурены и отключился. После столь трудного дня разрядка была необходимой.
Мурена же, полежав еще некоторое время и прислушиваясь к спокойному дыханию спящего, погладил ёжик коротких рыжих волос, фыркнул, поднялся с неохотой, застегнул рубашку и двинулся к окну, через которое и попал в комнату. Плющ рос везде, поэтому ему не составило труда забраться и в башню, если это стало бы необходимо. Спящий Леон был развратен, притягателен и сыт, от его тела с бархатной кожей не хотелось отходить, тем более сейчас, ни на шаг, но нужно было посетить до утра еще одно место.
Ночной город встретил его привычной вонью, холодом и запахом тины, тянущимся с канав. У лавки Шу Мурена остановился, предчувствуя неладное, толкнул дверь и вошел — в пустое, затянутое паутиной, помещение. Точно здесь никогда никого не было.
— Брехливая