лагерю ручьях.
Борис взял ружье, Андрей — широкий охотничий нож. Оба натянули на ноги высокие болотные сапоги, накинули на плечи брезентовые плащи. Каждый сунул в свой рюкзак лоток, лопату, несколько мешочков.
И они ушли — плечо к плечу, широкими, уверенными шагами. Должно быть, в эти минуты виделись им отчаянные золотоискатели Джека Лондона и слышался зов таинственного мира приключений.
Начался надоедливый холодный дождь. Стало сумрачно и неуютно.
Мы собрались в нашем походном домике-балке. Рация свиристела, как птица. Вещая птица, твердящая обрывки слов, мелодий, тонкий писк морзянки.
— Выдай что-нибудь веселенькое, — сказал Игорь радисту, гремя мисками, и под джазовую дробь стал ритмично притопывать.
Посуда позванивала в такт.
— Па-пара-па-па… — тараторил Игорь, притопывая.
— Психованный, — сказал негромко Толя.
Тем временем начались шахматные баталии — лучший способ коротать вечера. Ожили деревянные фигурки. Каждая обрела силу, хитрость, свойство передвигаться. Пешки потащились в ферзи, легкие фигуры — поедать друг друга, ферзи — метаться во все стороны. Короли затаились в укромных уголках.
— Начальство — дома, а рабочие вкалывают, — вдруг вспомнил Игорь.
— Болтаешь чепуху! — сказала Вера Романовна, не отрываясь от тетради. Она перечитывала записи, сделанные в Москве. Она работала.
— Я не к тому веду. Ребятишки-то золото моют. Их сейчас от этого дела трактором не оттащишь. — Он стоял в клубах пара и ссыпал в кастрюлю крупу. — Так все говорят: романтика и прочее. А не дай три оклада, кто сюда поедет? Вон золотишко-то намывать они не устают!
Игорь подхватил ведро, с грохотом выпрыгнул из балки и побежал к ручью.
— Вот тип! — сказал я. — Любитель деньжат.
— А кто их не любит! — отозвался Толя.
— Балабол, — сказала Вера Романовна. — Послушать только его… Между прочим, оклад свой в Москве оставил. Доверенность написал матери.
В восемнадцать часов ребята не вернулись. Прошел час. Дождь увереннее затарабанил по палатке. Прошел еще час. Сумерки сгустились: тучи опустились ниже, набухли, стали густо-голубыми.
— Несите ракетницу, — сказала Вера Романовна. Было заметно, что она волнуется.
Я не чувствовал особого беспокойства за ребят. Такие крепкие, сильные парни — что с ними может случиться? Они, пожалуй, вдвоем и с медведем справятся. Вспомнил, как перед уходом Андрей сказал, улыбаясь: «В этом самом мешочке золотишко принесем, однако!»
Он небрежно скомкал мешочек, сунул в карман, подмигнул. Мне показалось, у него замечались симптомы золотой лихорадки: голос был слишком возбужденным и глаза как-то по-особенному блестели. Да и утром, обучаясь мыть шлих, он излишне скрупулезно просматривал черный порошок, оставшийся в лотке…
Принесли ракетницу. Выстрелили. Две ракеты стремительно взвились одна за другой, прочертили две красные полосы и, чуть задержавшись в верхней точке, понеслись вниз, роняя искры.
И, как это нередко случается, в тот самый момент, когда решено было отправиться на поиски, намечался план спасательной операции и распределялись маршруты, невдалеке послышался треск кустов.
Андрей и Борис вышли плечо к плечу, чуть вразвалочку. Их плащи намокли, потемнели. На лицах блестели капли воды. Высокие сапоги-ботфорты лоснились, будто начищенные.
— Явились, голубчики! — в сердцах сказала Вера Романовна и пошла в балок.
И мы все, кто стоял на дожде, тоже полезли туда: теперь можно было поужинать. Игорь крикнул, высунувшись из двери:
— Эй вы, детский сад! Давай на ужин!
Встречу нельзя было назвать радостной. После ужина ребятам пришлось выслушать нотации о дисциплине, об опасностях, о работе. Ответы были унылые и тихие. Так отвечают нашкодившие ученики: «Забыли на часы посмотреть… Больше не повторится… Увлеклись, старались… Лагерь в кустах не сразу нашли — только ракета и помогла…»
Наконец Андрей не выдержал и попытался перейти в наступление:
— И чего особенного произошло? Ну, задержались, верно. Так сразу все на нас: такие, разэтакие… Мы ж не дети. Что с нами может случиться?
Ответ был резкий:
— Тебе все нипочем. А пять лет назад у нас трое замерзли. За вас все в ответе… Эх вы, романтики! — Последнее слово Вера Романовна произнесла с презрением.
Поздно вечером, когда мы трое лежали в своих спальных мешках, подобно младенцам в конвертах, я спросил:
— Скажите, ребята, вас в шлихах только золото интересует? А уран, вольфрам и прочее?
— Скучно, когда все читают нотации, — отрезал Андрей.
Я разозлился, повернулся к стенке. Коснулся брезента. Откуда-то сверху шлепнулась мне на щеку холодная капля.
— Все вы, конечно, правы, — сказал Андрей. — Только скучная ваша правда.
— Мы, пожалуй, в шлихе ничего, кроме золота, и не определим, — вставил Борис.
— Можно подумать, что золотишко нам одним нужно. Месторождение б открыли — и вам неплохо.
— А себе лично бы намыли? — спросил я.
— Ясное дело! Я бы вечерами после работы приходил и мыл. А ты, Борька?
— А я что, хуже тебя?
— Будто вы никто не стали бы мыть! Так я и поверил. И вообще мне кажется, кто много громких слов говорит, тот на поверку еще похуже других может оказаться. Я ни на кого не намекаю, а вообще… Чем плохо намыть малость? Прилетаю в Москву. Прихожу в общежитие… Нет, подъезжаю на лихом такси. Ребята, конечно, собираются в комнате. Без лишних слов бухаю рюкзак на стол, развязываю. Достаю, во-первых, с приезда — полярник! — бутылочку спирта. Потом пару копченых гольцов. А под занавес бросаю небрежно на стол замусоленный мешочек. Плюхается он тяжело. Они, ясное дело, развязывают и… сыплется золотишко. Ого! У всех отваливаются нижние челюсти.
— Это же не серьезно! — возмутился я. — Работать, чтоб удивить! Детские шалости. Вы скоро специалистами будете. Неужели не интересует ничего другое? Здесь и вулканы, и мерзлота, и следы ледников, и еще бог весть сколько всяких фокусов.
Тут я услышал мерное сопение Андрея и Бориса. Аудитория спала. Лекцию пришлось прекратить…
Ох это стремление поучать! Меня самого прежде непрестанно поучали старшие.
Помню, насытясь в школе по горло полезными советами и горячими призывами, переписал в стенную газету старинную эпиграмму:
На столб дорожный Петр-философ наш походит:
Указывает путь, а сам по нем не ходит.
После этого на меня еще сильнее хлынул водопад указаний, поучений и запрещений. А теперь я сам лью на других этот бесполезный словопад, когда от старшего требуется совсем другое: идти. Надо идти вперед и молчать. Не указывать, а показывать пример. Агитировать не словами, а делами…
А утром — в путь. Наши два отряда расползаются в разные стороны. Один движется вниз по долине реки, на юг, к Берингову морю Тихого океана. Другой тянется в горы, вверх по долине, на север, к Восточно-Сибирскому морю Северного Ледовитого. Прощальные ракеты слепнут в солнечном небе.
Горы медленно плывут навстречу. Впереди трактор тащит