Читать интересную книгу Промышленникъ - Алексей Кулаков

Как же хотелось скромному служащему Следственного отделения выгнать вон этого напористого, и раздражающего своей вежливой наглостью типа! Увы. Нельзя. Зато можно слегка помотать нервы, ну или хотя бы попробовать это сделать.

— Не будем торопиться, Николай Платонович. Освобождение под залог применяется обыкновенно к заключенным вполне благонадежным, показавшим себя с лучшей, так сказать, стороны. Вашего же клиента к таковым отнести довольно-таки затруднительно.

— Отчего же, позвольте полюбопытствовать?

— Ну, хотя бы на том основании, что со следствием в моем лице ваш подопечный не сотрудничал — а это, знаете ли, одно из необходимейших условий.

— Молчание моего клиента первые два дня легко объяснимо — после всего произошедшего, он находился в глубочайшем шоке, и полном смятении мыслей и чувств. Впрочем, насколько я помню, после моего прибытия все устроилось, причем самым наилучшим образом?

Следователь непроизвольно поморщился. В полном смятении чувств, как же! Поначалу изображал немого и глухого, а как пообщался с этим Карабчевским, так сразу и чувства в порядок пришли, и говорить начал. То, что ему адвокат в уши нашептывал.

— И чтобы окончательно развеять ваши сомнения, прошу принять поручительство, в котором его сиятельство князь Агренев, Александр Яковлевич, гарантирует явку своего служащего, Демида Сошникова, на суд. Итак, каким будет ваше положительное решение?

Минуту два юриста глядели друг на друга, затем один из них с явным усилием произнес:

— Сумма залога назначается в три тысячи рублей, освобождение вашего клиента будет произведено на следующий день от внесения оного.

— Благодарю-с.

Победная усмешка столичного адвоката, и особенно его вежливый кивок на прощание, смотрелись сущим издевательством — но Федор Ардалионович стерпел. Выждав пять минут, он поднялся, закрыл кабинет на ключ, и плюнув на субординацию и служебную дисциплину, снял форменный вицмундир и ослабил удавку воротника. После чего сел обратно за стол, обхватил голову обеими руками, и уставился неподвижным взглядом на толстую серо-синюю укладку. Вроде дело насквозь ясное, без сложностей и неясных моментов: воры полезли в вагон, попались сторожам. Их слегка помяли, чуть попугали, и совсем было собрались сдать на руки полиции — но в процессе задержания одного из них пристрелили. По неосторожности, тут даже и сомнений быть не может. Все просто и ясно, как божий день. Всем, кроме жандармов. Эти, обычно весьма занятые господа, появились с похвальной скоростью, и тут же стали выяснять — а для чего это ворам понадобились лезть в вагон, в котором полторы тысячи новомодных дробовиков-"помповушек", сотня винтовок и пять тысяч самозарядных пистолетов? Уж не бунт ли кто умышляет? Или покушение на кого? А на кого именно? А кто еще участвует?! А если хорошенько подумать и все же вспомнить? О! Замешаны полицейские чины, и кое-кто из железнодорожников! Превосходно! Гм, ну то есть, очень и очень печально. Это же натуральнейшее преступное сообщество получается, причем с крайне неясными целями! Надо бы копнуть поглубже, уточнить фамилии сочувствующих, выяснить всех сопричастных…

— Неясными! Да чего уж тут неясного, не понимаю!

На взгляд опытного следователя, имело место быть обычнейшее воровство. Правда, надо это признать, по довольно-таки сложной схеме. Воришки по наводке подкупленного железнодорожника вскрывают нужный вагон, и забираются внутрь. На перегоне выкидывают часть товара в заранее оговоренном месте, а потом и сами сигают, вслед за ним. На следующей станции другой подкупленный железнодорожник заново пломбирует вагон и все шито-крыто. Довольны воры — работа легкая, навар с нее большой. Улыбаются перекупщики, продающие украденное еще до того, как его хватятся и объявят в розыск. Радуются нечистые на руку чины полиции, и служащие железной дороги — и забот-то всего ничего, а какая весомая благодарность капает! Причем регулярно. Только владелец товара и его страховщик грустят. Первый по поводу неустоек, которые он вынужден платить своим западным контрагентам (из-за частичной недопоставки товара), а второй отчего-то расстроен постоянными выплатами страховых премий. И грустили бы и дальше, если бы очередные воришки в свой очередной раз не перепутали номера вагонов. Теперь вот радуются, а все замешанные в воровстве думают. На тему, сколько же им сухарей сушить, чтобы до Сибири точно хватило.

— Федор Ардалионович?

Постукивание по двери кабинета следователь решил нагло проигнорировать, несмотря что голос, доносящийся из-за двери, был подозрительно похож. На голос собственного начальства.

— Как видите, его нет. Зайдите несколько попозже, скажем, часа через два.

Без особого интереса погадав, кто же это хотел его видеть, коллежский секретарь продолжил обдумывать все перспективы дела, получившегося неожиданно громким. По результатам допросов воришек, расколовшихся на диво быстро и сотрудничающих просто-таки с яростным рвением, жандармы принялись как спелую грушу трясти полицейскую и железнодорожную управы. Хорошо трясут, энергично, и просто так не успокоятся — уже арестовали пятерых, и явно еще к двоим примериваются. Это только в Ковно, а ведь, по слухам, ниточки потянулись еще дальше, так что все только начинается. Н-да. И все бы было хорошо, если бы не настойчивые намеки, касательно степени вины того самого экспедитора, что заварил всю эту кашу. Кто только за него не хлопотал! Жандармы отметились, купцы, страховщики — те вообще как сговорились. Хотя, почему как? Именно что сговорились. Как венец всего действа — даже уездный предводитель дворянства, господин Столыпин, и тот с чего-то заинтересовался трудною судьбою Демида Сошникова. Между прочим, ни разу не дворянина, и даже не почетного гражданина. Зато в начальстве у него сиятельный князь обнаружился, что многое объясняет. И все давят, давят на него! Буквально выворачивают руки, оставляя возможность только для одного решения. Самое же смешное — он и без того собирался отпускать экспедитора на свободу. До суда, разумеется. Видно же, что в бега тот не ударится, да и вина его косвенная. А если учесть квалификацию защитника — силен, ох силен столичный наглец! Так еще неизвестно, кто станет виноватым, а кого присяжные единогласно признают невинной жертвой обстоятельств. Пододвинув к себе укладку, Федор Ардалионович решительным движением ее распахнул, макнул стальное перо в потускневший от времени стаканчик чернильницы, и вознамерился совершить важное процессуальное действо. А именно — поставить свою подпись на нужных листах, да и отправить это самое дело с глаз долой, из сердца вон. То есть в суд. Пускай теперь они помучаются! Вот так, а теперь все это подравняем, уложим обратно, да на веревочку завяжем. Красота!

— Господин следователь? Вы у себя?

Закрыв рукой глаза и непроизвольно сгорбившись, чиновник длинно-длинно вздохнул (за что мне все это!), а на выдохе пробормотал. Вернее, взмолился. Искренне, и от всей души:

— Господи, дай мне сил!..

***

Весна в Сестрорецк пришла так резко, что многие просто-таки опоздали ее встретить. Еще утром они шли на работу по серому, ноздревато-рыхлому снежку, в обед радовались яркому солнышку — а обратно домой пришлось плюхать по моментально образовавшимся лужам, жидкой грязи и прочим весенним радостям. И ведь действительно радовались! Тому, что Хозяин еще прошлым летом приказал отсыпать единственную дорогу из поселка на фабрику гравием и прочей каменной мелочью. Если бы не это… Мастеровые-"старожилы" прекрасно помнили, как липкая глинистая земля, взбитая множеством ног в вязкую сметанообразную массу, с неимоверной легкостью засасывала в себя их сапоги и ботинки. А вот отпускала неохотно, зачастую оставляя себе на память подметки и каблуки. Чуть лучше обстояло дело с передвижением у начальствующего состава фабрики — их жалование вполне позволяло кататься на экипаже, как на работу, так и с нее. И совсем хорошо было фабричной верхушке: если поселковую дорогу укрепили только гравием, то путь от проходной до закрытого коттеджного поселка выложили полноценной брусчаткой. Причем так хитро, что, к примеру, снег с нее сдувался ветром. А вода или впитывалась, или скатывалась на обочины. Против жидкой грязи, конечно, средств не было, но и она на дороге почти отсутствовала — все же людей в поселке проживало очень мало, едва-едва полная сотня наберется. В отличие от фабричного поселка, который распирало прямо как на дрожжах. Каждый день у заводской управы толклись и кучковались люди, приехавшие попытать счастья. Крестьяне, оголодавшие за зиму до такого состояния, что решились оставить привычный уклад жизни и свою землю — уж лучше сорваться в полную неизвестность, чем гарантированно помереть на пороге родной избы. Мастеровые, прибывшие в поисках лучшей жизни из Питера, Тулы, и даже Москвы — слухи о Сестрорецкой фабрике, конечно же, врали, но вдруг все-таки не во всем?