то, чтобы лишиться семьи? Ведь они больше никогда его не вспомнят… может, он не знает, что память уже не вернуть?”
— В какой церкви вас крестили?
— Святого Антуана, тут, недалеко, за Мостом Невинных.
— Хорошо. Благодарю за содействие делу короны, — дознаватель захлопнул сундук. — Идемте, Николетти. Пороемся в церковных книгах. Если только мастер не велел священнику утопиться вместе с ними.
***
Священник, отец Оноре, непрерывно трясся. Впрочем, жизнь в столице вполне могла доконать даже молодого мужчину с крепкими нервами, что уж говорить о пожилом человеке шестидесяти лет. Он долго отказывался верить, что Солерн — королевский дознаватель, и открыл им только после приказа мастера, уставшего ждать, пока Ги убедит пастыря в своей благонадежности.
В церкви никого не было, несмотря на близящийся час вечерни. Отец Оноре, хоть и впустил дознавателя, мастера и гвардейцев, все равно выглядел смертельно перепуганным. Что и неудивительно — с порога церкви была видна виселица, на которой все еще покачивалось тело амальского солдата.
— Где у вас книги с метриками? — спросил Солерн.
— В моем кабинете, а… а зачем вам?
— Мне нужны записи о крещении детей Мишеля Рено. Сколько их у него?
— Трое: Мишель-младший, Жан и дочь Клодин. Почему вы спрашиваете?
— В кабинет, — велел Николетти. — Живо!
Священник устремился вглубь церквушки, а Ги проклял про себя предусмотрительность дикого мастера: разумеется, он обработал и отца Оноре. В конце концов, нетрудно догадаться, где можно найти записи об имени и рождении почти любого даларца. Церковь требовала вести строжайший учет всех верующих для расчета десятины.
На метрическую книгу Солерн не потратил много времени: она сразу раскрылась на том месте, где из нее вырвали три страницы. Мастер учел даже то, что записи могли отпечататься на соседних листах.
— Кто это сделал?
— Я… я не помню… не знаю… Она была в полном порядке! — отец Оноре опал с лица: порча метрических книг каралась сурово. Николетти пролистал ее и заметил:
— Если исходить из дат на соседних страницах, то дикому мастеру сейчас от двадцати до двадцати четырех. Молодой, а уже такой борзый…
— Когда проявляются способности? — спросил Ги.
— Совершенно по-разному. Нетрудно определить, что ребенок будет мастером, но способности у него могут проявиться и в три года, и в тринадцать лет. Печально, но что поделаешь.
— О чем вы говорите? — удивился священник. — Если бы я узнал, что в моем приходе есть ребенок, одаренный способностями мастера, я бы написал кардиналу Байолы, как нам велит булла Его Святейшества.
— Булла?
— Папа Иоанн Седьмой, — сказал Николетти, — обязал всех священников уведомлять кардиналов или архиепископов о появлении в приходе одаренного мальчика. Прихожане, в свою очередь, должны рассказывать своим духовным отцам о таком ребенке, даже если этот ребенок соседский.
— И понятно, что они частенько этого не делают, — хмыкнул Солерн. — Никто из прихожан не обращался к вам и сами вы ничего подобного не наблюдали?
Старичок покачал головой. Солерн повернулся к Николетти:
— Что происходит, когда кардинал получает такое сообщение?
— Он передает его мастеру или в ближайшую школу, где мы обучаемся. Мастера проверяют ребенка, и если у него есть способности, то он отправляется на обучение.
— Рено могли скрывать способности сына, обнаружив, что если об этом станет известно, у них отнимут ребенка.
Ренолец поморщился:
— Все знают, что это запрещено, и все равно до сих пор люди верят, будто оно само пройдет, как прыщи.
— Я ничего такого не помню! — возмущенно вклинился отец Оноре. — И у Рено не было никакого третьего сына!
— Может, и впрямь не было, — пробормотал Николетти. Солерн раздраженно вскинулся, но ничего сказать не успел: на пороге кабинета появился один из гвардейцев и, немного задыхаясь, выдавил:
— Мессир, нам лучше не выходить наружу!
— Это еще какого черта?
Отец Оноре возмущенно затрепыхался.
— Там… там народ, мессир. Собрался и идет!
— Проклятие! Опять?!
— Двери и окна запереть и забаррикадировать, — велел Николетти. Подчиняющая волна скользнула мимо Солерна и обволокла гвардейца и священника. Они кинулись выполнять приказ, а Ги выбежал из кабинета и бросился к лестнице, что вела на колокольню. Чертов Жильбер! Чертов регент! Чертовы байольцы! Какого дьявола им не сидится по домам?!
Ги вырвался на вершину колокольни, продуваемую сырым холодным ветром. Внизу через Мост Невинных сосредоточенно маршировала толпа горожан. Они двигались так слаженно, что дознавателю на миг показалось, будто это армия. Над толпой горели факелы и возвышались палки, обмотанные чем-то светлым.
— Кретины! Они опять тащатся ко дворцу!
— Давно не видел, чтобы правитель вызывал у народа такую единодушную антипатию, — заметил Николетти, свесившись через хлипкое ограждение.
— Я думал, после бойни у Эксветена они уймутся хотя бы на неделю!
Толпа неостановимо текла по улице. Дознаватель мог лишь бессильно наблюдать, как вожаки тащат горожан на верную смерть, а те и идут, словно безмозглые бараны. Герцог фон Тешен охотно повторит угощение пулями и картечью, но почему им всем плевать?!
Вплеснувшись на Площадь Невинноубиенных, толпа сбавила шаг, над ней прозвучала какая-то команда, которую Солерн не разобрал. Спустя секунду палки исчезли, а над головами людей развернулись флаги — огромные, пурпурно-бело-зеленые полотнища, затрепетавшие на ветру. Ги в отчаянии врезал кулаком по ограждению так, что оно зашаталось. Мастер издал короткий смешок:
— Хотел бы я увидеть сейчас физиономию вашего регента. Я бы даже заплатил за такое зрелище!
***
Фонтанж промокнул лоб платком. Жизнь не баловала графа в последнее время. Мало того, что он фактически сидел под арестом во дворце, так еще и регент выставил утроенную охрану вокруг своих покоев. Проникнуть внутрь, чтобы подменить последнюю копию эдициума, пока не представлялось возможным. Поддельный документ жег карман, как уголь. Фонтанж прекрасно понимал, что с ним будет, если его поймают с такой бумагой за пазухой.
Глава Секрета Короля прошелся по залу совещаний при Яшмовом кабинете. Здесь по традиции, укрепившейся со времен Генриха II, король встречался со своими министрами. Регент не стал ее нарушать, но последние полчаса безвылазно сидел в кабинете, не показываясь на глаза ни министрам,