Читать интересную книгу Сталинский террор в Сибири. 1928-1941 - С. Папков

Спектакль закончился. Его организаторы отмечали свой полный успех, а 9 инженеров вернулись в тюремные камеры с надеждой получить помилование за покорное поведение во время суда. Каждый сыграл свою роль и, подавая прошение в ЦИК СССР, мог рассчитывать на снисхождение властей. Но помилование ожидало только троих — Коваленко, Леоненко и Штиклинга. Высшая мера наказания им была заменена 10-ю годами тюремного заключения. В отношении остальных смертный приговор был оставлен без изменения и вскоре приведен в исполнение{304}.

Жизнь помилованных тоже продолжалась недолго. После объявления нового приговора Коваленко и Леоненко были перевезены в Челябинскую тюрьму Главного управления госбезопасности. 4 ноября 1937 года «тройка» УНКВД осудила их к «высшей мере» за «дискредитацию судебных процессов» и попытки «убеждать других заключенных, что кемеровским процесс дутый, вымышленный». В этот же день их расстреляли{305}.

Немецкий инженер Штиклинг был единственным из осужденных, кто оставался в живых после 1937 года. Из Новосибирска он был доставлен в Москву, в Бутырскую тюрьму, для участия в подготовке январского процесса по «делу троцкистского центра» (Пятакова, Радека, Муратова). Здесь он получил заверение руководства НКВД, переданное ему майором Успенским, что после окончания «процесса Пятакова» он получит освобождение и сможет поехать на Кавказ, в Чатуру, к новому месту работы{306}.

Но это обещание выполнено не было. Вместо освобождения Штиклинга заключили в одиночную камеру Златоустовской тюрьмы и продержали там до июля 1939 года, а затем перевели в Соловецкую тюрьму. В декабре 1939-го по постановлению пленума Верховного Суда СССР ему заменили тюремное заключение на высылку за пределы СССР. Дальнейшая судьба его неизвестна.

Глава V. Апогей террора

1. Накануне

Несколько лет, пережитых партией в условиях террора, были для нее периодом тяжелых потрясений. Партия почти полностью изменилась. Часть старых кадров исчезла в ссылках, лагерях и политизоляторах, другая часть — покорилась и приспособилась к новому режиму, признав за ним «историческую правоту». Основные руководящие посты занял слой волевых и расчетливых коммунистов-администраторов, выросших в ходе суровой внутрипартийной борьбы и коллективизации. В марте 1937 года на совещании руководящих работников Новосибирска Эйхе подводил итоги произошедших перемен:

«Исключенных из партии за все годы у нас очень много. Если взять по Западно-Сибирскому краю, то сейчас у нас членов партии и кандидатов 44 тысячи, а исключенных и выбывших с 1926 года — 93 тысячи человек. Как видите, в два раза больше, чем членов партии. На ряде предприятий это создает сложное положение»{307}.

Цифры, приведенные Эйхе, отражали ту очевидную истину, что в борьбе за «генеральную линию» партия не была до конца послушным средством в руках сталинцев. Ее систематически приходилось чистить и перестраивать, освобождаться от «неустойчивых» и колеблющихся. Но и теперь, когда жестокими способами из нее были удалены даже самые тихие, давно смирившиеся со своим поражением бывшие оппозиционеры и «уклонисты», изгнаны «пассивные» и колеблющиеся, партия не считалась абсолютно надежной опорой. Враги были повержены и рассеяны, но сохранились многие невидимые нити, связывавшие их с партией. Оставались те, кто работал и сотрудничал с ними, поддерживал житейские контакты, имел общих друзей или знакомых. В предстоящей кампании террора 1937–1938 годов это обстоятельство превратится в один из главных мотивов обвинений многих тысяч членов партии и беспартийных. Громадная акция уничтожения людей различных общественных слоев и взглядов, осуществленная Сталиным в течение последующих двух лет, несравнима ни с какой другой кампанией предшествующих периодов. Это было нечто совершенно новое. Особенность заключалась в том, что террор из отдельных акций вылился в цепь непрерывных действий карательной машины с целями, часто непонятными для большинства самих жертв. Резко увеличилось число арестов. Картина террора стала необычайно пестрой. Теперь тень подозрения могла упасть на кого угодно, и любой советский гражданин, независимо от общественного положения, являлся потенциальным кандидатом на получение «высшей меры».

Масштабы новой фазы террора, известные нам теперь достаточно полно, чтобы делать обоснованные оценки, свидетельствовали о существовании далеко идущего преступного замысла, содержание которого значительно превышало понятное желание сталинцев уничтожить всякие ростки неповиновения на этажах управления и в обществе. Изменение направлений и способов нанесения террористических ударов мощью государственной машины, выбор новых объектов изъятия, а также размеры репрессивной акции указывают на то, что в 1937–1938 годах была предпринята попытка резко изменить социальную структуру в стране и таким образом завершить цикл начатых в конце 20-х — начале 30-х годов глобальных преобразований. Замышлявшаяся операция массированного уничтожения части общества представлялась ее организаторам как последняя фаза чистки, за которой открывался «настоящий социализм», новое качество общества — без «враждебных элементов», «социальных паразитов» и потенциальных противников партии.

В 1937 году для режима Сталина наступал очень ответственный момент: после принятия новой Конституции готовилось проведение всеобщих выборов в представительные органы власти. Тем самым подводился своеобразный итог всего цикла советских преобразований, начиная с 1917 года. Партии предстояло предъявить результаты достигнутого за десятилетия — «победивший социализм», в котором нет больше никаких «враждебных» классов и групп старого мира. Следовательно, то, что провозглашалось в качестве партийной цели, должно было получить какое-то выражение в реальной политике. Конституция и выборы — с одной стороны, террор — с другой преследовали, таким образом, одну и ту же цель. Они должны были одновременно закрепить и оформить новое состояние советского общества.

Несомненно и то, что в условиях террора Сталин решал также собственные политические задачи. Расправа с неугодными общественными элементами, включая и саму партию, укрепляла его личное господство. Она несла с собой новый тип консолидации общества, такой консолидации, в основе которой лежало поклонение и беспрекословное подчинение Сталину, как единственному олицетворению мудрости и силы.

Если смотреть на развитие террора через призму событий, происходивших в глубине страны, в Сибири, станет заметным еще один немаловажный аспект кампании массовых чисток. Он имел прямое отношение к экономической ситуации тех лет. Речь идет о том, что состояние экономики оставалось наиболее уязвимым местом в сталинской системе. Любая отрасль государственного хозяйства предоставляла безграничное поле для критики. В течение нескольких лет партия и ОГПУ — НКВД методично истребляли «вредителей», но результаты не оправдали ожиданий. На заводах и шахтах по-прежнему происходили массовые аварии и остановки производства, гибли рабочие. Выпуск бракованной продукции был скорее нормой, чем исключением и часто перечеркивал трудовые усилия целых коллективов. Особенно болезненно отражались на экономике провалы в работе транспорта. В 1935 и начале 1936 года Томская железная дорога представляла собой очаг непрерывных катастроф и заторов. Только из-за неисправности пути здесь ежедневно происходило до 10 аварий и крушений. Депо были забиты расстроенными паровозами, коммерческая скорость поездов упала до 9 км/ч, а на новосибирском участке доходила до 2 км/ч. 250 составов были брошены на путях{308}.

Развитие угольной промышленности протекало в условиях аналогичных описываемым. На шахтах Кузбасса в результате бесчисленных аварий в 1935 году погибло 167 рабочих, на следующий год — еще 162{309}. Из-за высокой аварийности и вызванных этим остановок производства здесь ежегодно терялось свыше полумиллиона тонн угля.

Такую же картину можно было обнаружить на любом участке экономической жизни.

Партия предпринимала огромные административные усилия, чтобы поддерживать созданный ею хозяйственный строй. На всех уровнях положение контролировалось парткомами, специальными инспекциями или парткомиссиями. Действовали институты уполномоченных и политотделов с чрезвычайными правами. Но и при всем этом провалы в экономике и производственные катастрофы оказывались неизбежны. Оставалось таким образом последнее средство, которым сталинцы давно владели и могли пустить в ход при необходимости, — насилие и угроза его применения.

С начала 1937 года это средство стало распространяться в стране с быстротой эпидемии. С подачи Сталина и его чекистско-пропагандистского аппарата началась всеобщая кампания «борьбы с вредительством», как часть задуманной глобальной чистки в партии, государстве и обществе. Вредительством могло быть объявлено все что угодно: обычная халатность в работе и производственный брак, поломка оборудования, приписки, опечатки в газете, идеологические «ошибки», высказанные на школьном уроке или в вузовской аудитории.