Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда очередь дошла до опроса Строилова, у прокурора появились проблемы. Показания этого свидетеля стали разрушать одну из главных конструкций следствия — обвинение в сознательном убийстве рабочих. Инженер Строилов, талантливый изобретатель и организатор производства, держался, по-видимому, достойнее и мужественнее всех остальных участников процесса. Он решительно отверг многие обвинения, предъявленные ему Рогинским, и опроверг ряд фальшивых заявлений подсудимых. Когда прокурор потребовал подтвердить высказывание Андреева о том, что распоряжения Строилова «ставили шахту все время под угрозу взрыва», он спросил у Строилова:
— Вы слышали, свидетель?
Строилов: — Слышал.
Рогинский: — Это входило в тот план, который был вами дан Андрееву?
Строилов: — Я еще раз твердо повторяю — никогда мною не давалось заданий на специальное загазовывание и полное разрушение вентиляции.
Дальнейший их диалог продолжался в том же духе:
Рогинский: — Следовательно, если Пешехонов и Андреев нам показывали, что все вредительские действия, которые они совершали, они совершали исключительно и только по поручению, по заданию Строилова, то это неверно?
Строилов: — Сообщения о том, что сейчас говорит Андреев, я не слышал.
Рогинский: — А задания такие вы давали?
Строилов: — Специально по загазовыванию — нет.
Прокурор попытался еще дважды заставить Строилова признаться в том, что тот давал указания отравлять шахтеров. Но опять получил твердый отпор:
Строилов: — Я повторяю, заданий и мыслей об убийстве рабочих у меня никогда не было и таких заданий мною не давалось{297}.
Из показаний Строилова почти ничего выяснить не удалось, и в них не подтвердились некоторые свидетельства обвиняемых.
Следует также заметить, что в то время, когда М.С. Строилов уже находился в следственной камере НКВД, сибирские газеты продолжали сообщать о массовом внедрении его замечательного изобретения — агрегата для посадки лав, который «до минимума сокращает число людей, занятых на производстве обрушения, в связи с чем резко возрастает производительность рабочего по лаве»{298}.
Специальное закрытое заседание суд посвятил заслушиванию показаний германского подданного обвиняемого Штиклинга. Эмиль Иванович Штиклинг, как его называли в СССР, приехал из Германии в 1930 году. Первое время он работал штейгером в Соликамске, на калийных шахтах. Затем перебрался в Сибирь, где получил место горного инженера на шахте в Ленинске, а потом в Кемерово. Его карьера в Сибири, возможно, продолжалась бы и дальше, но в тот период, когда он уже занимал должность инженера-проектировщика в тресте «Запсибзолото», был арестован. Во время следствия Штиклинг объяснил, что не смог покинуть СССР по одной причине: его жена была еврейка.
Следователи НКВД полностью сломили немецкого инженера и превратили его в марионетку. На допросах Штиклинг подписывал фантастические протоколы. За это в кабинете следователя Голубчика его угощали обедами. Он также получал свидания с женой и дочерью{299}.
Теперь, на специальном заседании 20 ноября, Штиклинг стал очень подробно рассказывать о причастности к актам вредительства германского консульства в Новосибирске, включая самого консула Гросскопфа и его секретаря Кестинга. Он изъяснялся с сильным акцентом и этим производил дополнительное впечатление на слушателей своими разоблачениями. Штиклинг уверял суд, что от консула он получил задание связаться с русскими инженерами, чтобы уговорить их срывать угледобычу и разрушать шахтное хозяйство. Сначала Штиклинг говорил, отвечая на вопросы суда, но затем стал рассказывать о шпионских заданиях гестапо уже без всяких вопросов, самостоятельно дополняя свои показания. В результате им была создана жуткая картина шпионских связей работников Кузбасса с разведывательными службами фашистской Германии.
На следующий день выступал обвинитель Рогинский{300}. Его речь строилась исключительно на тех показаниях, которые накануне были озвучены самими обвиняемыми. Никаких новых фактов или доказательств она не содержала. Часть прокурорского выступления посвящалась пересказу и комментированию свидетельских показаний Дробниса и Шестова, наиболее ценных для разоблачения «Западно-Сибирского подпольного троцкистского центра» и его «связей» с Пятаковым, Смирновым и сыном Троцкого — Львом Седовым.
Затем прокурор перешел к характеристике каждого обвиняемого и целей их объединения в единую вредительскую организацию. Главная цель настоящей контрреволюционной организации, сказал Рогинский, — «это свержение советской власти и реставрация в СССР капитализма, восстановление эксплуатации, восстановление частной собственности. Именно для этого были совершены все взрывы, все перепуски пожаров на руднике, именно для этого была организована гибель десятков рабочих-шахтеров».
Подражая Вышинскому, Рогинский уделил внимание также юридической стороне настоящего процесса. Он коснулся вопроса доказательности своих обвинений. В связи с этим он сказал:
«Я кладу в основу обвинения незыблемо установленный факты. Мы имеем здесь собственное признание. Надо сказать, что собственное признание подсудимых в отдельных случаях может освободить нас от обязанностей проводить судебное исследование других доказательств по делу. Такая возможность предусмотрена нашим законом. Статья 282 уголовно-процессуального кодекса дает суду право, при наличии признания подсудимых, если нет основания, нет надобности для проверки правильности признания, отказаться от дальнейшего исследования дела. В данном случае у нас нет никаких оснований брать под какое бы то ни было сомнение правильности признания своей вины подсудимыми»{301}.
Под бурные аплодисменты присутствующих Рогинский потребовал расстрелять всех обвиняемых.
В заключительный день суда слово дали адвокатам. Речь защитника Бялковского отличалась особой претенциозностью и потому была по-своему любопытной. Бялковский стал распространяться о «задачах советского защитника», о том, «каким должен быть защитник». При этом он постоянно ссылался на оценки Вышинского, «одного из лучших теоретиков молодого советского права». Он заверил слушателей, что «сталинская забота» о человеке обеспечивает помощь на суде даже тому, кто «вступил в конфликт с государством, с классом, с обществом».
«…Он [Вышинский] говорит, что защитник должен быть энергичным. Он должен энергично бороться за законные права своего подзащитного, он должен драться за их законные права, драться смело и мужественно, драться, стиснув зубы и засучив рукава, драться так как может драться наша доблестная Красная Армия, драться так, как будут драться, в случае надобности, все партийные и непартийные большевики…»{302}.
Однако через несколько минут защитнику пришлось пожалеть о сказанном.
Слово опять попросил Рогинский, на этот раз для того, чтобы публично отчитать адвоката за «явно недопустимые политические положения». Прокурор заявил:
«Защитник Бялковский, защищая отъявленных врагов пролетарского государства, взял на себя смелость в защиту этих негодяев ссылаться на речь тов. Сталина о кадрах, взял на себя смелость заявить, — я дословно записал, — что сталинская забота о человеке распространяется даже на тех, кто вступил в конфликт с пролетарским государством. Следовательно, вы смеете утверждать, что слова тов. Сталина о кадрах, о людях, о заботе в отношении человека должны быть распространены и на тех, кто сидит здесь на скамье. Большего цинизма, большего опошления трудно уже себе представить. Как можно допускать такого рода формулировки и такого рода выступления? Выступать в суде — дело чрезвычайно ответственное, надо взвешивать каждое слово. Выступая с трибуны и ссылаясь на выступления, на высказывания, на учение нашего вождя тов. Сталина, надо быть во сто крат более ответственным, чем вы выступаете вообще. Вот почему я не мог оставить без ответа такое положение, которое было здесь выдвинуто защитником Бялковским…
Здесь, на процессе, в отношении чего и каких обстоятельств вы хотите изображать и уподобляться нашей армии?
Это, я думаю, такое же по меньшей мере непродуманное сравнение…
Надо не перехлестывать. Надо оставаться в пределах советского защитника…»{303}.
На этом состязание и теоретический спор сторон прекратились. В половине второго ночи 22 ноября, после заслушивания заключительного слова подсудимых, суд удалился на совещание. В полдень был зачитан обвинительный приговор. Он гласил: считая обвинение доказанным, всех подсудимых расстрелять.
Спектакль закончился. Его организаторы отмечали свой полный успех, а 9 инженеров вернулись в тюремные камеры с надеждой получить помилование за покорное поведение во время суда. Каждый сыграл свою роль и, подавая прошение в ЦИК СССР, мог рассчитывать на снисхождение властей. Но помилование ожидало только троих — Коваленко, Леоненко и Штиклинга. Высшая мера наказания им была заменена 10-ю годами тюремного заключения. В отношении остальных смертный приговор был оставлен без изменения и вскоре приведен в исполнение{304}.
- Большой террор. Книга I. - Роберт Конквест - История
- Сталин против Лубянки. Кровавые ночи 1937 года - Сергей Цыркун - История
- Великое прошлое советского народа - Анна Панкратова - История
- Лекции по истории Древней Церкви. Том III - Василий Болотов - История
- 10 мифов о 1941 годе - Сергей Кремлёв - История