Мелёшин помрачнел.
— Объясни, почему не хочешь сидеть впереди, — потребовал напрямую.
Не хочу — и всё. Ни за что не скажу правду.
Расселись по своим местам: я — взбаламученная и Мелёшин — взъерошенный. Он развернулся ко мне:
— Ты вообще не любишь сидеть впереди, или не любишь в этой машине?
Я отвела глаза в сторону:
— В этой машине.
— Понятно, — процедил он и вернулся к рулю. — Значит, брезгуешь сесть рядом со мной?
— Ничего не брезгую, — опровергла, посасывая лечебный леденец. Надо же, какой эффективный — уже и голос прорезался.
— Не придумывай оправданий, — сказал Мэл с кривой усмешкой. — Знаю, что тебе противно.
— С ума сошел? — удивилась я. — Что значит "противно"? Данный эпитет неуместен.
— А что уместно? — не отставал Мелёшин. — Что я должен думать, если постоянно приходится выворачивать голову, а мне не объясняют, почему? У меня вот здесь болит и ноет, — потер он шею. — Отвлекаюсь постоянно от дороги и могу запросто попасть в аварию.
Его жалоба проняла меня. После недавней короткой исповеди Мэла у аптеки я начала по-другому смотреть на разные вещи. Проще и спокойнее плюнуть на самолюбие и пойти навстречу Мелёшину, чем окончательно угробить в дорожной аварии свое здоровье, подорванное двойным заклинанием.
— Ладно, — проворчала, и мне показалось, зеркало отразило зеленые огоньки, сверкнувшие в глазах Мэла. Данная примета могла означать, что он замыслил пакость или, наоборот, пакость удалась. Я прищурилась, вглядываясь, но Мелёшин смотрел на меня усталым взглядом замученного водителя, и никаких зеленых огоньков в помине не было.
Вылезши, обошла вокруг машины и крайне неизящно устроилась на переднем сиденье. Мэл притомился вертеть головой и даже не выбежал, чтобы помочь усесться.
— Ну, как? Теперь шея не болит? — спросила у него.
— Не болит. Не забудь пристегнуться.
Пока я возилась с ремнем, он не делал попыток подсобить, а наблюдал.
— Всё, готова, — сказала, догрызая остаток таблетки.
Мелёшин завел машину, однако не спешил трогаться.
— Ты расскажешь своему… парню о том, что случилось?
— Пете? — удивилась я. — Причем здесь он?
— Ну, девушка должна быть честной со своим… парнем, — пожал плечами Мэл. — По-моему, некрасиво скрывать от него правду.
Странно, почему он вдруг озаботился Петиным спокойствием.
— Сам-то расскажешь своей Изочке?
— Расскажу, — ответил Мелёшин на полном серьезе. — Это будет честно.
У меня пересохло и запершило в горле, словно и не рассасывала недавно лекарство.
— О том, что ездил в клуб, или о том, что устроил драку?
— Или о том, что было утром.
— Пить хочу, — опять просипела я.
Мэл резво перебросил с заднего сиденья пакет из аптеки и, порывшись, достал другую пластинку в фольге.
— Освежающее и анестезирующее.
— Под язык? — уточнила на всякий случай.
Мелёшин повертел упаковку и кивнул. Когда следующая таблетка начала лечебное воздействие, я спросила:
— Вы с Петей разобрались по "Инновации"?
Мэл хмыкнул:
— Зря ты переживала за него. Рябушкин оказался деловым человеком. Мы переговорили с ним в субботу, и после экзамена он вернул деньги.
Суббота, экзамен… В голове всё перекрутилось, подернувшись белесой дымкой. Я уж и забыла, чем занималась на выходных. Взглянула на часы. Гномик настойчиво показывал, что время скоротечно близилось к обеду, а институт не стал ближе, хотя насущные будничные дела никто не отменял.
В Пете я совершенно не сомневалась. Как взрослый и ответственный человек, он не стал бы бегать и прятаться от Мелёшина, чтобы не платить по счету.
— Ну, так как? — прервал раздумья голос. — Твой Рябушкин имеет право знать?
— Имеет, — ответила я неохотно, уставившись вперед. Действительно, нехорошо скрывать от Пети. Если парень узнает из чужих уст, получится еще неприятнее.
— Думаю, самым лучшим будет, если твой Рябушкин услышит от тебя, а не от кого-то другого, — высказал Мэл мою мысль.
— Наверное, так, — поддакнула я неохотно. Не представляю, что скажу спортсмену. Едва успела подумать, как язык заранее налился чугунной неподвижностью. Что же будет при встрече?
— Это хорошо, — непонятно почему ухмыльнулся Мелёшин. Мне показалось, у него и настроение улучшилось, коли отпала необходимость беспрерывно оборачиваться назад. — И не затягивай. Честность — основа любых отношений. Могу задать вопрос?
— Валяй, — разрешила я, посасывая таблетку.
— Твой Рябушкин знает о вчерашнем типе с цацками на каждой руке?
— Чего-о? — от удивления у меня вытянулось лицо.
— О том парне, которому я заехал в глаз и по челюсти, — пояснил Мэл, имея в виду Тёму и умолчав, что парень тоже разукрасил его физиономию.
— Тёма — мой друг, и не больше.
Увидев, что Мелёшин скривился, я добавила:
— Лучше объясни, зачем ты полез в драку. Неужели он первый начал?
— Это моё дело, — ответил Мэл, нахмурившись. — Моё и певуна. Мы, кстати, не закончили общение.
— Попробуй только закончить, — пригрозила я. — Не хватило вчерашнего? Пообещай, что не полезешь на рожон.
— О голосистом скворце печешься?
— За тебя переживаю, — пояснила и взяла на заметку причесать Тёме чубчик при встрече.
На этом разговор завял. В полном молчании Мелёшин вывел машину со стоянки и двинулся по проспекту. Я снова погрязла в заоконном городском пейзаже. Этажность постепенно понижалась, серости в зданиях прибавлялось, и вскоре появились заснеженные тротуары. От пешеходов парили белые клубы, на дороге поубавилось машин. "Турба" ехала вдоль ограды института.
— Ой, Мелёш… Мэл, останови у дырки. Отсюда я быстрее доберусь до общаги.
Он с недовольным видом притормозил у обочины. Наверное, не понравилось, что его назвали Мэлом, хотя он не разрешал.
— Может, лучше к институту?
— Нет. Мне сначала нужно забежать за сумкой.
— Эва, — начал Мелёшин, и я замерла, потому что, успела немножко узнать его. Когда Мэл выбирал многозначительный, полный недосказанностей тон, значит, собирался сообщить нечто, что надолго выбьет меня из колеи.
— Эва… Я долго думал…
По его лицу и не скажешь, что идет непрерывный мыслительный процесс.
— И хочу сказать…
Затаив дыхание, я чуть не подавилась таблеткой, но вовремя спохватилась.
— Я освобождаю тебя от долга.
И…? Постойте, Мелёшин дает зеленый свет?! Значит, он посчитал, что мой долг возмещен?
Я в изумлении взирала на Мэла, моргая как болванчик, а потом опомнилась и поблагодарила.
— Спасибо, — протянула недоверчиво. — Но почему так внезапно?
— Потому.
— А-а, это очередная порция подачек! — осенило меня. — Хватит уже. Всему есть предел! Влепил заклинанием — ладно. Убрал последствия — хорошо, жить буду. Лекарствами засыпал — отлично. Теперь и долги прощаешь? Задабриваешь, значит? Ясно же сказала, что не собираюсь подавать жалобу.
— Ты что несешь? — начал разъяряться Мелёшин. — Причем здесь подачки? Никто не собирался тебя задабривать.
— Тогда зачем эта гора разнообразных подарочков, а? Вчера ты почему-то не стремился простить мой долг! — закричала я, удивляясь звонкости голоса.
— Вчера всё было по-другому! — закричал в ответ Мэл.
— Смотри-ка ты, было по-другому! — на удивление споро выскочив из машины, я хрястнула по капоту аптечным пакетом. Хорошо, что флакончики оказались пластиковыми и не разбились. — А если бы я сдохла, ты на моей могиле прощал бы долги?
Мелёшин тоже вылез из машины:
— Совсем офонарела? Ты вмятину оставила.
— Ну и что с того? — взвилась я и снова устроила хрясь на капоте. — Одной меньше, одной больше!
— Уйди от машины! — закричал Мелёшин. — А то я за себя не отвечаю!
— Ну, и целуйся со своим бампером! — пнув серебристый металл, я побежала к дырке в ограде. — Да губы не забывай вытирать!
— Больная! — донеслось вслед.
— Сам такой! — выкрикнула я и помчалась в общагу.