Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да нет, вы не думайте, — сказал учитель, — никакие мы не квасные патриоты, это же все документально и подлинно, наш краевед вплоть до страниц и строчки сверху или снизу помнит, сейчас убедитесь, погодите чуток, если интересно, конечно, интересно, да? Я же со своей стороны что скажу? В нашем городе к 1820 году, к знаменательнейшему моменту посещения его Великим императором Александром Первым появилось такое, о чем другие богом забытые города и городишки слыхом не слыхивали, и мечтать не могли. Больница — раз. С приютом для бездомных. Приют сам по себе. Два. Народное училище, училище духовное, общественные бани, у вас там сейчас есть общественные бани?
— Нет, — сказал я. — Откуда?
— Банк! С филиалом! — со значением подтвердил краевед. — Банк!
— Филиал где? — заинтересовался я.
— А в Твери аж.
— Так что же выходит, головной офис был тут?
— Тут, тут. Бульвары, народный драматический театр, представления и комедии, воспитательные дома, училище для девиц, — кивнул учитель, расправившись, в сторону девицы; студентка заметно плыла и пылала, бисеринки чистого пота на остром носике выделялись, милые такие. Роса на розе? Не, вульгарно. Роза штука вульгарная, и роса на ней глицериновая. А здесь: росинки, носик, пухлые губоньки алые…
— Богадельня и огромный дом милосердия для слепых, глухих, немых и убогих, для всех было место, потому что тогда понимали, что иные рождены быть убогими и сирыми, и не могут себе добыть прокорм, а умереть тоже не могут, потому что Бог им дал жизнь, и только он может отнять ее, стало быть, убогие и немощные должны жить среди нас и мы обязаны помогать им до скончания дней их. Аминь. Кров, пища, все было им. Кроме того, городской сад с разнообразными породами деревьев и садов, то есть цветов, буквально экзотика со всего мира, вот как было! Такими картинами и клумбическими композициями, просто глаз не оторвать, залюбуешься, да, да, залюбуешься просто, невиданные дела! И духовой оркестр в нем, трубы сияют на солнце как солнце, каски, бляхи начищены, бас-геликон бу-бу-бу, усищи вот такие нафабренные, грудь колесом, форму держали, а барышни без ума. И все в кокошниках с жемчугами. А ярмарки, что это были за ярмарки! Сплошное веселье и замечательная коммерция. Фейерверки — до неба! И булыжные мостовые уже у нас были, и самая первая в России, первая и единственная пока, то есть тогда, добровольная пожарная дружина, потому как мы все строили из дерева, хотя и не знали, что такое экология. Воображаете? Никто не знал, а мы знали уже!
Так, минуточку…
Особо хочу отметить, особо и дополнительно, — подчеркнул вилкой в воздухе и сделал значительную паузу учитель, — что в городе все, все без исключения были грамотны и все непрерывно брили бороды, да, во-от, поэтому цирюльни наши были и есть лучшие! Никаких тебе бородатых мужиков немытых, обидно, понимаете, такое слушать, не хочу даже обращать внимание.
— И называли друг дружку исключительно гражданами, — певуче, ностальгически добавил краевед. — И обращение это звучало ласково… Никакого хулиганства или там дебоширства, ни одной тати ночной. Бывало, пойдешь куда по делам, так замков не знали, щепочку в дверь сунешь, значит, никого дома нету. Вообразили? А теперь?
Студент радостно покивал и откинулся на спинку стула:
— Предлагаю вам завтра обратиться к своему начальнику так: «гражданин», как там его по батюшке?
— Пройдемте, — строго произнес я. — В отделении разберемся. Я к вам никогда не вернусь, гражданин редактор! — добавил я в пространство и погрозил пальцем. — Извольте у меня тут!
Посмеялись, живо изобразили каждый реакцию своего начальника на эдакую дерзость, изобразили и озаботились, призадумались.
— Два километра самый длинный конец был у города тогда, — сказал краевед. — А теперь три. И больше ни в коем случае не нужно. Все должно быть соизмеримо с человеком, и высота стен в комнате, и ширина улицы, и величина сада, города, и вся архитектура, и все-все, а в наших городах — скука и подвиг. Где вы видели в Древней Греции мегаполисы? Не было их.
— Эту Грецию древнюю захвалили, просто уже на знают за что бы еще похвалить, — сказал я. — А мегаполисов не видел я там, нет, не видел.
— Во! Потому все и процветало, непрерывный и всеобщий обмен новым, и все друг друга знали и ценили. «Приветствую тебя, стратег Перикл! — мог сказать бедный гражданин руководителю города. — И ты пришел на рынок? А знаешь, я и мои товарищи не в состоянии купить билеты на представление новой трагедии Еврипида «Ифигения в Авлиде», дай мне десять жетонов!» И стратег Перикл давал. Так было принято. А потом они беседовали, знатный и бедный, но оба свободные, о последней работе какого-нибудь там Мирона или о политике. А еще там…
— А подслушивал кто? — язвительно хихикнула студенточка и зарделась, или мне показалось, что она зарделась, или захотелось, чтобы она зарделась.
— Да никто и не подслушивал! — скривился краевед.
— Как это никто? — спросил студент. И я тоже:
— Должны бы были бы, должны.
— Ну некому, некоему было подслушивать, понимаете вы, не-ко-му! Не было у них таких должностей.
— Не было?
— Неужто так и не было?
— Должна была бы быть, должно и была, да не одна!
— Не было! Да вы что? А, шутите. Ладно с этим. Привыкли, понимаю. Далее. Я продолжу? — церемонно обратился краевед к учителю.
Учитель, совершенно восторженно и лучезарно улыбаясь, озорно подмигнул мне и потер руки:
— Ну?
Студенты, благоговейно глядя на краеведа, сгруппировались плечо к плечу, щека к щечке, и вытянули шейки.
— Сейчас, — промолвил краевед чуть манерно.
И заговорил важно, точно и скромно жестикулируя неожиданно гибкой ладонью, и всякая группа жестов сама по себе говорила только одно: а как же могло быть иначе?
— «Цветущее состояние архитектурного зодчества в городе Осташкове всегда служило исчерпывающим и достаточным доказательством гражданского благоустройства и очищенного вкуса», — так писал знаменитый Никодим Зубов в статье «Записки о промышленности города Осташкова», опубликованной в сорок пятом номере газеты «Тверские губернские ведомости» за одна тысяча восемьсот шестьдесят первый год. Не изволите ли еще документальное свидетельство современника? Извольте. «Женщины, девушки и девицы, — слегка нараспев проговорил краевед, — там носят кокошники с высокими очельями, унизанными крупным жемчугом по малиновой да лазурной парче, так что один кокошник бывает в четыре сотни рублей. А по воскресным дням до ночи прохаживаются, поют песни и затевают хороводы с гармошками, бубенцами и балалайками». Это я вам из «Очерка Осташкова», помещенного в «Памятной книжке» Тверской губернии за 1863 год; издание: Тверь, 1863 год, отдел третий, страница сто девятнадцать и сто девяносто девять. Убеждает? Можете проверить. Убеждает?
— Наповал, — сказал я, наслаждающийся нарисованной картиной, особенно пейзанами в кокошниках, с гармошками и бубенцами.
— Одновременно желаю добавить со слов знаменитого писателя Василия Алексеевича Слепцова, который уж никак не благоволил ни к городу вообще, ни к тогдашним порядкам в нашем государстве тогдашнем, в чем был достаточно не прав…
— Аа-э и не позволить ли нам еще по лафитничку? — перебил я корректно. — Коли уж дела такие важные пошли. Для смелости дальнейшей и пущего украшения жизни прошлой, равно как и настоящей.
Согласились, заказали.
…Действительность в самом деле стала менее внимательной, но начала приобретать радужные переливчатые оттенки. Ускорилась и реставрация, благо тут-то материала оказалось с избытком у всех подрядчиков; прошлое уже грозилось воплотиться в живые картинки, в народное стихийное действо с балаганным оттенком, в ярмарочное да карнавальное разгульное да развеселое представление, где все вроде бы шуточки да подначенки, докука и балагурство, гам стоит, ор и мат-перемат незлобивый, похабные забавы, и все фарс, и путается в стогу ера-принц с нищенкой, и жаба с соловьем и розой пьют вкруговую братину на троих, сырком плавленым заедая, и каждый делает вид, что не видит под лохмотьями горбатой шепелявой побирушки королевских подвесок… Но кончится праздник, прогудит призывно пароходик в третий раз, и непонятно: отчего люди расходятся с представления поодиночке и в странной отрешенной задумчивости, отирая остывшие слезы смеха с опустевших лиц, не узнавая родных, товарищей, собственных детей, путаясь в знакомых сызмальства переулках окраины. Да, освежился-то, кажется, лишнего. Так что писал Василий Алексеевич Слепцов? Оказалось, Василий Алексеевич писал, что благосостояние Осташкова представляет чрезвычайно любопытное и поучительное зрелище и уникальное явление в русской городской жизни. «Осташков, с его загородными народными гуляниями, танцами, хороводами и беседками можно рассматривать как драгоценную жемчужину земли Русской».
- Добрый доктор - Дэймон Гэлгут - Современная проза
- Ящер страсти из бухты грусти - Кристофер Мур - Современная проза
- Вернон Господи Литтл. Комедия XXI века в присутствии смерти - Ди Би Си Пьер - Современная проза