Читать интересную книгу Радость познания - Ричард Фейнман

Заключение

Если соблюдать стандартный график запусков, техника не сможет достаточно быстро следовать первоначальным консервативным критериям, гарантирующим полную безопасность челнока. И в этой ситуации формулировки требований безопасности меняются зачастую с сомнительной логической аргументацией — только бы вовремя сертифицировать полет. В результате полеты осуществляются в относительно небезопасных условиях, с вероятностью крушения, составляющей порядка одного процента (трудно быть более точным).

С другой стороны, официальное руководство настаивает на цифре в тысячу раз меньшей. Одна из причин кроется в попытке НАСА заверить правительство в своей безупречности и успешности — с очевидной целью обеспечить финансовые поступления. А может быть, они искренне верят, что их цифры верны, демонстрируя почти необъяснимое отсутствие взаимосвязи между ними и работающими в проекте инженерами.

Так или иначе, следствия такого положения малоутешительны — попробуйте убедить обычного гражданина летать на такой опасной машине — стандартном самолете, если его уровень безопасности соответствует уровню безопасности челнока. Астронавты, как и летчики-испытатели, должны знать о своих рисках — а нам оказана честь вселить в них мужество. Без сомнения, Маколифф была человеком огромного мужества и осознавала истинный риск лучше, чем уверяет нас руководство НАСА.

Позвольте порекомендовать официальным лицам НАСА реально оценивать технологические слабости и дефекты, чтобы активно их устранять. Они должны видеть реальные обстоятельства, сопоставляя затраты и практическую полезность кораблей с другими способами проникновения в космос. Они должны быть реалистичными при заключении контрактов, оценке затрат и сложности проектов. Они должны предлагать только реалистический график полетов, который обладает разумными возможностями и отвечает всем предъявляемым требованиям. Если в такой форме правительство не поддержит их, пусть так и будет. НАСА имеет обязательства перед гражданами, от которых просит поддержки, обещая быть открытой и честной организацией, так что граждане могут принять мудрое решение относительно использования своих ограниченных средств.

Чтобы технология была успешной, реальные обстоятельства должны ставиться выше пиара — ведь природу нельзя одурачить.

8. Что такое наука?

Что такое наука? Это прежде всего здравый смысл! Или нет? В апреле 1966 года великий Мастер обратился к Национальной ассоциации преподавателей научных дисциплин, где дал урок молодым преподавателям, как привить своим ученикам научное мышление, научить их смотреть на мир с любопытством и непредвзятостью, но прежде всего научиться сомневаться. Эта лекция была во многом данью памяти отцу Фейнмана — продавцу форменной одежды, — оказавшему на сына колоссальное влияние, научившему его особому, фейнмановскому взгляду на мир.

Я благодарен мистеру Де Роузу за счастливую возможность присоединиться к вам, преподавателям научных дисциплин. Я тоже преподаю научную дисциплину. У меня достаточно большой опыт — правда, в обучении аспирантов физике, — и в результате я знаю, что совсем не знаю, как надо учить.

Я уверен, что все вы тоже признаете, что не знаете, как это делать; в противном случае вас не беспокоило бы вступление в конвенцию.

Тема «Что такое наука?» не мой выбор. Это выбор мистера Де Роуза. Но я хотел бы сказать, что мое понимание вопроса «Что такое наука?» не равнозначно вопросу «Как учить науке?». И я хотел бы обратить ваше внимание на две эти формулировки. Я готовился к этой лекции о науке, но если кто-то думает, что я хочу рассказать, как учить науке, то должен вас заверить, что вовсе не собираюсь этого делать, поскольку ничего не знаю о маленьких детях. Я знаю лишь то, что ничего не знаю. Другой вопрос состоит в том, что большинство из вас (ведь так много докладов, статей и экспертов в этой области) не обладает достаточной уверенностью в себе. Есть немало людей, которые прочитают вам лекции на тему, почему дела не так хороши и как научиться преподавать лучше. Я не собираюсь ругать вас за плохую работу и указывать, как ее можно улучшить; таких намерений у меня нет.

Собственно говоря, к нам в Калтех поступают только хорошие студенты, и за годы обучения они становятся все лучше и лучше. Как это получается, я не знаю. Удивлюсь, если вы это знаете. Я не хочу вмешиваться в систему образования — но ее результаты очень плодотворны.

Только два дня назад у нас была конференция, на которой мы решили, что впредь не должны обучать аспирантов курсу элементарной квантовой механики. Когда я был студентом, мы не изучали даже курса квантовой механики для аспирантов — он считался слишком сложным предметом. Когда я впервые начал преподавать, мы ввели его. Теперь мы преподаем его студентам. Мы просто поняли, что не должны читать элементарную квантовую механику аспирантам из разных высших учебных заведений. Почему мы убрали этот курс? Потому, что мы способны лучше преподавать в университете, и потому, что к нам приходят лучше подготовленные студенты.

Что такое наука? Безусловно, все вы должны это знать, если учили ее. Это здравый смысл! Что я могу сказать? Знаете ли вы, что в каждом издании учебников для преподавателей содержится полное обсуждение этого предмета. Это в некотором роде искаженные, разбавленные и перемешанные слова Френсиса Бэкона, сказанные им несколько столетий назад, слова, которые впоследствии считались выражающими глубокую философию науки. Но один из величайших ученых-экспериментаторов своего времени, кто действительно сделал в науке кое-что важное, Уильям Харви[24], сказал, что слова Бэкона о науке — суть то, что блестяще умеет делать председатель Верховного суда — наблюдать и не делать выводов. Бэкон говорил о необходимости наблюдений, но пренебрегал самым существенным фактором — как делать выводы из наблюдений и на что обращать внимание.

Итак, наука — это не то, о чем говорят философы, и уж точно не то, о чем говорят пособия для преподавателей. Найти определение науки — задача, которую я поставил себе в результате обдумывания этой лекции.

В связи этим мне вспомнилось маленькое стихотворение:Жила-была счастливая сороконожка,И надо ж лягушонку весело спросить:«Мой свет, после какой идет какая ножка?»Засомневалась бедная сороконожка,Расстроилась, забыла, как ходить.[25]

Всю свою жизнь я занимаюсь наукой и знаю, что это такое, но я хотел бы открыть вам маленький секрет — я не могу сообразить, какая нога идет после какой — более того, меня беспокоит аналогия со стихом. И когда я ухожу домой, я больше не способен ни к какой научной работе.

Репортеры множество раз обращались к этой теме; я подготовил доклад совсем недавно, и они еще не могли им воспользоваться, но я уже вижу, как они бросаются писать заголовок: «Профессор назвал президента Национальной ассоциации преподавателей научных дисциплин лягушонком».

Понимая сложность предмета и свою нелюбовь к философским высказываниям, я представил тему в очень необычной форме. Я хочу рассказать вам, как я изучал, что такое наука. Это немного по-детски. Я изучал ее, когда был ребенком. Она бродила у меня в крови с детства. Я расскажу вам, как это было. Я собираюсь рассказать вам, на что похожа наука и как я понял, на что она похожа.

Рассказал мне об этом мой отец. Когда мать носила меня — и я не осознавал смысла разговоров, — отец сказал, что «если это мальчик, он будет ученым». Как он это понял? Он никогда не говорил мне, что я должен быть ученым. Он сам не был ученым; он был бизнесменом, но он читал о науке и любил ее.

Когда я был очень мал — самая первая история, которую я помню, — я еще ел, сидя на высоком стульчике, и отец играл со мной после обеда в различные игры. Он купил где-то в Лонг-Айленд-Сити целую кучу прямоугольных плиток для ванной. Мы составляли их снизу вверх, одну за другой, и мне позволяли надавить на один конец и наблюдать, как рушится вся картинка. Чем сильнее, тем лучше.

Позже игру усовершенствовали. Плитки были разных цветов. Я должен был положить одну белую, две синие, одну белую, две синие, и еще белую, и опять две синие — я мог бы положить другую синюю, но должна была быть белая. Вы уже поняли обычный коварный замысел: сначала создать удовольствие от игры, а затем медленно добавлять материал образовательного характера!

Моя мать, женщина значительно более чувствительная, начинала осознавать его коварство и говорила: «Мел, позволь бедному ребенку поставить синюю плитку, если ему так хочется». И отец отвечал: «Нет, я хочу, чтобы он обращал внимание на чередование цвета в узоре. Это единственное, что я могу сделать, — это математика на раннем уровне». И я тут же начинал ныть: «Что такое математика?» Я уже вам ответил. Математика распознает узоры. (Очевидно, что обучение оказывает некоторое влияние. Когда я ходил в детский сад, мы провели прямой экспериментальный тест. В те дни мы занимались плетением. Поделки мы брали с собой домой — это слишком трудное занятие для ребятишек. Обычно мы сплетали цветные листы бумаги, используя вертикальные полоски, и получали узор. Воспитательница детского сада так удивилась моим поделкам, что написала специальное письмо мне домой, сообщив, что этот ребенок совершенно необычен, поскольку он, кажется, заранее вычисляет, какой рисунок получит, и делает на редкость сложные узоры. Игра с плитками принесла свои плоды.)