гулявшие. Никто из нас арестован не был – полиция осталась в дураках.
В такого рода предприятиях – где требовалась изобретательность, ловкость и бесстрашие – особенно отличался один из наших пропагандистов, Володя Мазурин. Он был студент второго курса, но своим видом больше походил на мастерового. Одет всегда был очень небрежно – это был его стиль, вместо форменной студенческой фуражки носил по большей части плоскую кепку, воротник рубахи расстегнут. Это был прирожденный бунтарь. Он бунтовал против всего, против всякого начальства: против правительства, полиции, профессоров, фабричной администрации (у него было множество друзей и связей среди рабочих). В конце концов, он начал бунтовать и против нас – комитета, в котором он, как истинный бунтарь, тоже усмотрел какое-то «начальство» (он нас называл не иначе как «генералами»). Позднее – на этой почве он вышел даже из организации и партии и создал свою собственную – это было уже в начале 1906 года. С такими же отчаянными головорезами, как он сам, ограбил среди бела дня – «на революционные цели» – Московский Купеческий банк; они «экспроприировали» тогда несколько сотен тысяч рублей, и это помогло им укрепить их организацию, которую они назвали «партией максималистов».
Эти «максималисты» затем произвели еще несколько крупных «экспроприаций» (наиболее известная в Фонарном переулке в Петербурге) и совершили грандиозный взрыв летней дачи Столыпина, бывшего тогда председателем Совета министров; это было летом 1906 года.
Взрыв этот был совершен двумя лицами, ворвавшимися, несмотря на охрану, на дачу и взорвавшими самих себя – они были как бы «живыми бомбами»: на них были жилетки, обложенные динамитом. Столыпин не погиб тогда только по счастливой для него случайности – он находился в момент покушения в отдаленной части дачи. Кончил свою революционную карьеру Володя Мазурин тоже весьма для него характерно. Осенью 1906 года он был выслежен в Москве, на улице, знавшими его филерами. Володя заметил слежку и начал стрелять в своих преследователей из револьвера, но скрыться ему не удалось: он был схвачен.
Правительство тогда только что издало постановление об учреждении военно-полевых судов для борьбы с революционерами – приговор такого суда не мог быть обжалован и должен был быть приведен в исполнение не позднее 24 часов после его вынесения. И Володя Мазурин был первой, но далеко не последней жертвой[29] этих судов, которые пресса тогда называла «пулеметной юстицией». Умер он на виселице чрезвычайно храбро. В семье Мазуриных (отец был служащим московской Городской думы) было четыре сына – все четверо революционеры; с тремя из них (Володей, Николаем и Сергеем) я сидел позднее в одной и той же московской тюрьме (Таганке). С Володей очень дружил, хотя он и относился ко мне несколько снисходительно, считая «генералом» и белоручкой.
Распространение листков – дело, конечно, увлекательное, так как всегда связано с множеством самого разного рода маленьких приключений и предоставляет распространителю возможность всякого рода импровизаций. Но самой завидной долей в карьере революционера мне всегда казалась – кажется и до сих пор – работа пропагандиста. Пропаганда, по существу, всегда завоевание душ и сердец человеческих.
К пропагандистам может быть в полной мере применено евангельское выражение о «ловцах человеков». Кто хоть раз видел, как под влиянием его слов у слушателей расширяются глаза, меняется и светлеет лицо, кто хоть раз убедился, что его слова всходят в душе человеческой, как растение из семени, ломая старую оболочку и рождая нового человека, тот никогда этого не забудет. Это таинственно и увлекательно, как всякое рождение. И нет такого даже плохонького пропагандиста-проповедника, который бы не вызвал этого рождения, этого преображения в нетронутой и цельной душе неискушенного. Как привязываются прозелиты[30] к такому «ловцу человеков», какими крепкими и священными узами соединяются они для новой жизни! Я не знаю ничего прекраснее того энтузиазма, которым бывают охвачены такие чистые души. Я встретил однажды у нашего Голубоглазого (так мы дружески называли нашего фельдшера, состоявшего в нашем партийном комитете) гостя – молодого рабочего, если не ошибаюсь, с городской скотобойни, по прозванию Ваня Бубенчик; его так прозвали потому, что он умел очень заразительно смеяться и вообще был увлекательно веселый юноша; у него были маленькие и горячие черные глаза и яркий румянец на щеках, покрытых еще нежным пухом.
Он вчера только был в одном из кружков и восторженно передавал Голубоглазому свои впечатления. Пропагандист прочитал в кружке цитату из одной из речей Генри Джорджа, где провозвестник земельной реформы и проповедник единого земельного налога сравнивал земельных собственников с разбойниками, нападающими на караван в пустыне, а самую земельную собственность называл воровством.
«Разве не грабеж совершается всюду, где люди захватывают землю, которой сами не пользуются, и ждут прихода людей, желающих пользоваться ею, чтобы брать с них за это огромную плату? Разве не на этом грабеже основано благоденствие наших наиболее уважаемых сограждан? Разве это не является нарушением заповеди – „не укради“, не равносильно краже денег из чужого кармана? И в этом преступлении виноваты не только те, кто захватывают землю, но и те, кто позволяют им захватывать»… Ваня Бубенчик запомнил эту цитату наизусть и теперь с восторгом и упоением, с горящими глазами и щеками декламировал ее нам. С тех пор прошло столько лет, что мне даже не хочется высчитывать, а лицо Вани Бубенчика я и сейчас ясно вижу перед собой.
Ведь особенность нашей революционной пропаганды в том и заключалась, что мы вовсе не ограничивались задачей познакомить аудиторию с партийной программой и сделать слушателей членами партии, а стремились к тому, чтобы расширить их умственные горизонты, разбить сковывающие ум оковы, толкнуть на самостоятельную критическую мысль. Горизонты и возможности часто при этом открывались изумительные, потому что слушателями в этих кружках была свежая рабочая молодежь, сама ищущая нового, сама стремящаяся узнать то, чего она до сих пор еще не знала. И наши пропагандисты часто один перед другим гордились своими находками…
Наряду с этими рабочими кружками у нас были и другие задачи. Время от времени мы устраивали доклады на программные вопросы или по поводу текущих событий (внутренних и международных) среди сочувствующей интеллигенции, по большей части – студентов и курсисток.
Но бывали среди них и люди постарше – врачи, инженеры, думские служащие. Такие собрания устраивались по большей части в богатых квартирах, больших залах или гостиных, иногда где-нибудь на