- Спиртом? - оживляется Тонконоженко. - Так давай его сюда! Зачем напрасно добро переводить: рану обработай йодом, а спиртом произведем дезинфекцию душевных ран. - Но, увидев малюсенький флакончик, с досадой махнул рукой: - А спирту-то у вас, Степан Михеевич, кот наплакал. Его не только на душевные раны не хватит, но и на обыкновенную царапину. - Заметив меня, комбат приветливо показывает на нары: - Присаживайся, лейтенант, докладывай, что у тебя.
Слушая мои просьбы, Тонконоженко хмурится:
- Ну где я возьму тебе бутылки и гранаты? Они и в стрелковых ротах на строгом учете. На батальонном пункте боепитания их осталось совсем мало, а завтра опять заваруха начнется.
- А если завтра вы, товарищ комбат, снова поведете минометчиков в контратаку, с чем они пойдут? С минометами? Чем встретит танки? Пусть их давят, как сегодня ребят из комендантской роты?
- Спокойно, лейтенант, спокойно. - Тонконоженко морщится от боли, которую причиняет ему фельдшер, сдирая присохший бинт с руки. - Дрались минометчики сегодня хорошо, не возражаю... - Легкая печальная усмешка неожиданно трогает его губы. - Придется, видно, твою роту переформировать в стрелковую и держать в резерве. Кстати, сколько у тебя осталось минометов?
- Два...
- Ну какая же это минометная рота? Скорее, стрелковый взвод с двумя минометами. - Улыбка внезапно исчезает, комбат хмурится: - Ладно, дам тебе немного бутылок и гранат, только береги их. Используй разумно.
Получив у фельдшера заверение, что он обеспечит нас перевязочными материалами, возвратился в роту и немедленно послал старшину и санинструктора, чтобы они по горячим следам забрали все обещанное.
На следующий день фашисты дважды поднимались в атаку, каждый раз после сильной артиллерийско-минометной подготовки. И оба раза их атаки были отбиты. Всюду, куда достает глаз, трупы вражеских солдат. Разведчики рассказывают, что трупы офицеров фашисты убирают ценой любых жертв. Солдаты такой чести не удостаиваются: их слишком много гибнет. Но и нашему батальону победа досталась дорогой ценой: в стрелковых ротах большие потери. В третьей роте осталось в строю только девятнадцать бойцов и командиров.
Стемнело. Неторопливо осматриваю позиции, на которых завтра предстоит принять новый бой. В воздухе стоит удушливый смрад от быстро разлагающихся в июльской жаре фашистских трупов. Бойцы настолько измучены, что не стали их убирать.
Меня разыскал капитан Тонконоженко.
- И тебя надо отправлять в тыл! - огорченно воскликнул он, увидев мою забинтованную голову. - Скоро ни одного командира роты не останется в строю!
- Царапнуло надбровье. Ерунда, товарищ капитан! - Я поспешил успокоить огорченного комбата. - Это санинструктор перестарался, чтобы не загрязнилась рана.
- Слава аллаху! - Тонконоженко устало улыбнулся. - Вот что, лейтенант... Объединяй остатки третьей роты со своими минометчиками и принимай командование. - Погрозив пальцем, жестко добавил: - Обороняемый участок удержать во что бы то ни стало... На помощь не надейся.
- Есть! - без энтузиазма откликнулся я и тяжело вздохнул. Тонконоженко, прихрамывая, подошел вплотную ко мне и с не свойственной ему нежностью сказал:
- Иди, брат, готовь людей к новым боям... И береги их и себя.
Огромные потери, которые понесли фашисты, отрезвили их. На следующий день они совершенно прекратили огонь. Наступила непривычная тишина.
Охрименко, довольный, что немцы не мешают ему спокойно раздать обед, поглаживая пшеничные усы, добродушно покрикивает:
- Давай, давай, хлопцы, рубай как следоват! На пустой живот много не навоюешь! Кому ще треба добавки?
Стаднюк, воспользовавшись передышкой, провел общее собрание оставшихся в живых коммунистов обеих рот. Подвели итоги прошедших боев. Почтили память погибших. Отметили отличившихся. С особой похвалой коммунисты отзывались об отваге и самоотверженности лейтенанта Воронова, сержантов Сероштана и Мишина.
После собрания Стаднюк, наслаждаясь необычной тишиной, мечтательно проговорил:
- Ну, комроты, кажется, остановили-таки фашиста. Может, дальше и не удастся ему продвинуться? Подойдут резервы, и... погоним мы непрошеных гостей в их фатерланд... Давай-ка посмотрим, что там пишут в нашей "За честь Родины".
Он отобрал несколько непрочитанных номеров газеты, остальные приказал Стогову разнести по взводам. Усевшись поудобнее, политрук внимательно просматривает одну газету за другой.
- Комроты, а дела-то, похоже, и взаправду налаживаются! - радостно воскликнул он, потрясая газетой. - Между правительствами СССР и Великобритании заключено соглашение о совместных действиях в войне против Германии.
На мое замечание, что это соглашение не скоро еще проявит себя, так как для его осуществления потребуется много времени, а пока нам придется сражаться в одиночку, Стаднюк с жаром возражает:
- Пусть соглашение имеет только политическое значение, но для укрепления морального духа бойцов это немаловажно. Они теперь будут знать, что Советский Союз не одинок в борьбе с фашизмом. Вот что надо будет подчеркнуть в беседах с бойцами.
Читая очередной номер газеты, Стаднюк взрывается:
- Ах какая сволочь! Какой подлый, жестокий зверь задумал мир покорить! Ты послушай, что заявляет Гитлер: "От мира человек погибает, он расцветает только от войны... Если бы евреев не было, их нужно было выдумать - только жестокость побуждает человека к движению... Кто может оспаривать мое право уничтожить миллионы людей низшей расы, которые размножаются, как насекомые?.."
Оторвавшись от трофейного автомата, тоже берусь за газеты. Мое внимание привлекла заметка о сообщении германского информбюро, что "в ближайшие дни сводки не будут содержать подробностей об операциях на востоке". Значит, дела на советско-германском фронте идут не так, как рассчитывали гитлеровцы.
Когда газеты были прочитаны, Стаднюк предложил:
- Пойдем побеседуем с бойцами: ведь есть о чем поговорить. Правда, не совсем понятно, каково положение на наших фронтах, но в общем-то дело ясное: везде бои идут, как и у нас здесь, не на жизнь, а на смерть.
Мы расходимся по взводам. Во взводе лейтенанта Воронова, куда теперь входили все оставшиеся в живых минометчики, бойцы сгрудились около Сероштана. Заметив меня, он прерывает чтение. Я махнул рукой: продолжай, мол. Прочитав статью, в которой рассказывалось об одном из боев в районе Витебска, Сероштан расправил плечи и с задорной улыбкой, словно только что сам сочинил, прочел стихотворение:
Пустой барабанщик, Заносчив и рьян, Неделю дубасил В пустой барабан. Но только Другая неделя настала Конец болтовне - Барабана не стало. Но будет фашистам И третья неделя. Ой, горе тебе, Барабанщик Емеля!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});