Оставив два миномета под охраной двух бойцов, забираем остальные с двадцатью минами, весь запас гранат и бутылок с бензином и спешим вслед за комбатом к высоте, заросшей кустарником, из-за которой доносится стрельба. В низине соединяемся с комендантской ротой и батареей из четырех пушек. Пробравшись через кустарник, видим в полутора километрах перед собой небольшую деревушку, которую обстреливают фашисты. Два догорающих танка стоят в сотне метров от деревни, чадя смолистым дымом. Остальные десять укрылись в низинах и ведут редкий огонь. Им отвечают из деревни орудия, настолько хорошо замаскированные, что мы никак не можем определить, где же они находятся.
- Откуда на КП противотанковые орудия? - удивляется комбат, изучая в бинокль расположение сил противника. - Командир дивизии не сказал, что у окруженных есть артиллерия.
- Это сорокапятки стреляют бронебойными, - пояснил сухощавый старший лейтенант, командир батареи. - Они-то и напугали фашистов. Если бы не они, танки давно бы проутюжили деревушку.
Тонконоженко, не опуская бинокля, распорядился:
- Командир батареи! Скрытно установите орудия в густом кустарнике на южном, западном и восточном скатах. Замаскируйте их. Первыми должны открыть огонь орудия южного ската. Если танки двинутся к южному скату, остальные орудия бьют по ним фланкирующим. .. - Он помолчал и добавил: - Если даже танки не пойдут на нас, они вынуждены будут вступить в огневую дуэль с нашими орудиями, и им будет уже не до штаба полка. А пехота, оказавшись между двух огней, без поддержки танков атаковать не посмеет...
Потом Тонконоженко подозвал к себе командира комендантской роты:
- Товарищ капитан! Задача вашей роты прикрыть артиллеристов от пехоты. Окопаться впереди орудий и стоять насмерть.
Командир роты, пожевав губами и погладив вислые черные усы, хриплым, прокуренным голосом заявил.:
- Рота окопаться не может: не имеет саперных лопаток...
- Применяйтесь к местности. - Тонконоженко с досадой процедил сквозь зубы: - Тоже мне, вояки! - Потом приказал нам выделить комендантской роте по десять малых саперных лолат и закрепляться: высокому, широкоплечему и краснощекому лейтенанту - справа от комендантской роты, а мне с минометчиками - слева.
Фашисты, видимо, нас еще не обнаружили. Из люка одного танка взметнулись в небо три красные ракеты, и танки дружно поползли на деревушку. Танкисты и не подозревали, что, маневрируя, подставляют бортовую броню - ахиллесову пяту своих машин - под огонь наших орудий, И артиллеристы, воспользовавшись этим, вопреки замыслу комбата выстрелили сразу из всех четырех орудий. Один танк задымил. У другого распласталась гусеница. Остальные заметались по полю.. Вдруг танк, из которого были выпущены ракеты, а за ним еще пять развернулись и, набирая скорость, устремились на нас. За танками перебежками движется пехота. Оставшиеся на месте танки продолжают вести дуэль с орудиями, находившимися в деревне.
Я смотрю на неумолимо надвигающиеся приземистые танки, а подленький страх, затаившийся где-то в глубине души, нашептывает: "Эх ты, Аника-воин! Ну что вы можете поделать с этими бронированными чудищами! Лежите на открытом месте, окопаться и то как следует не успели. Вот сейчас эти стальные махины, грохочущие, изрыгающие из пушечного жерла смертоносные снаряды, вдавят вас в землю. Бегите, безумцы, спасайтесь, забейтесь в какую-нибудь нору..." "Вот как рождается танкобоязнь! - мелькнуло в сознании. - Ее вызывает неверие в собственные силы. Не преодолеешь эту боязнь, и страх сорвет тебя с места в поисках спасения, а за тобой, не рассуждая, побегут другие. Нельзя допустить, чтобы паника вспыхнула в наших рядах: бегущие в беспамятстве люди - отличная мишень для пулеметов".
С беспокойством посматриваю на позиции еще не обстрелянной комендантской роты. "Держитесь, голубчики, - мысленно молю затаившихся бойцов, - не так страшен черт, как его малюют!" Ожидание невыносимо. Хочется что-то немедленно предпринять. Неожиданно для себя срываюсь с места и молниеносным броском перебегаю к лежавшим впереди минометчикам. Хочу убедиться, что они готовы к встрече с танками. С разбегу уткнувшись головой в бугор, перед которым вскипела пулеметная очередь, кричу, стараясь придать голосу уверенность:
- Не робей, хлопцы! Фашистов даже за толстой броней трясет от страха перед нами! Видите, как они осторожно крадутся!
- А мы и не робеем, - усмехается Сероштан. - Мне вот Хведора Мефодьевича обеими руками приходится держать за ноги, а то он, як тигра, рвется на танк. Я его уговариваю: не растрачивай, куме, понапрасну силы, потерпи трошки, и зверюга сама прикатится до нас, тут ты ее и поджаривай...
Заметив удивленный взгляд Федора Браженко, Сероштан шутливо вцепился в его огромные кирзовые сапожищи, умоляюще кричит:
- Да не спеши ты, Хведор Мефодьевич, ну потерпи трошки - танк сам сейчас приползет!
Под дружный смех товарищей Браженко со всей серьезностью старается вырвать свои ноги из рук Сероштана.
- Да отстань ты от меня, товарищ сержант! - возмущается он. - Никуда я не рвусь, лежу спокойно! Ей-богу, товарищ комроты! - Браженко машинально перекрестился.
- Ай-яй-яй, Хведор Мефодьевич! - укоризненно качает головой Сероштан. - Как же это ты скрыл от нас при вступлении в партию, что от поповского дурману еще не освободился?
- Да освободился я, отстань, сучий сын! - всерьез обозлился Браженко. - Это я по привычке.
Возвращаюсь к Стаднюку, который встречает меня укоризненным взглядом:
- Ну что ты, Александр, носишься под пулями?
Выслушав мой рассказ о настроении бойцов, он заметил:
- Когда люди способны шутить, за них можно не беспокоиться. А тем временем фашистские танки снова осторожно двинулись вперед. И снова мы сосредоточили весь огонь на перебегающей пехоте. Она залегла, но танки продолжают надвигаться. Видя, как снаряды, высекая искры, отскакивают от лобовой брони, машинально подтягиваю к себе бутыль с бензином единственную надежду на благополучный исход при встрече с танком. И в этот момент кто-то из лежавших справа от меня вскочил и, завопив истошно "Спасай-ся-а! Раздавя-а-ат!", побежал.
- Стой! Назад! - кричу я, не узнавая своего голоса.
Знаю, что искру паники надо погасить, пока она не разгорелась, пытаюсь нажать курок, но палец не повинуется, словно окаменел. Как трудно стрелять по своему бойцу! Но меня опередили фашисты: паникер упал, сраженный их пулеметной очередью.
Однако в расположении комендантской роты один за другим вскакивают бойцы и под пулеметным огнем бегут вверх, к кустарнику. Лишь одному удается добежать.
Когда танки приблизились на триста - триста пятьдесят метров, с флангов по ним ударили замаскированные орудия. И следующую сотню метров сумели преодолеть только четыре машины. Три из них двигались на позицию, где залегли бойцы нашего батальона, а одна - на остатки комендантской роты. В этот критический момент навстречу танкам поползли три человека. С позиций, которые занимали бойцы нашего батальонного резерва, кто-то быстро передвигался вперед по-пластунски. В двух других без труда узнаю неразлучных Федоров - Толконюка и Браженко. Длинный, тощий Браженко по-змеиному извивается, ни на сантиметр не отрываясь от земли. Я не могу отвести взгляд от этих шагнувших навстречу смерти людей. Ведь трудно рассчитывать уцелеть в поединке с танком. Они, конечно, понимают грозящую им опасность. Понимают - и все-таки пошли. Без приказа. По велению долга.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});