Между тем, в Москве готовилось кое-что похуже кровопролития, учинённого в Чили Пиночетом, и по сравнению с чем Примаков и его политика будут вскоре выглядеть «продемократическими». Уже в марте 1999 г. — в противовес более поздним официальным заявлениям о том, что это было сделано лишь в ответ на провокации, имевшие место в августе-сентябре, — Кремль начал тайную подготовку к возобновлению военной кампании в Чечне{165}. (В Москве полагали, по-видимому, что продолжающаяся война НАТО против Югославии служит законным основанием для подобных планов) То, что последовало за этим, можно было бы назвать «мошеннической войной» («wag-the-dog war», по аналогии с известным в России американским фильмом, где для того, чтобы сделать «проходной» кандидатуру президента, понадобилась «маленькая победоносная война»), нацеленной на то, чтобы привести в Кремль выбранного Ельциным преемника. «Это война не за Кавказ, а за Кремль, — говорили русские. — Победа позволит кремлёвскому кандидату [Путину] стать президентом, а правящему клану клептократов удержаться у власти»{166}.
Первоначально планировалось оккупировать только северную часть Чечни, пограничную с Россией. Но трагические и до сих пор загадочные события, произошедшие в августе-сентябре: не характерный для чеченцев партизанский рейд в соседний Дагестан и особенно беспрецедентные ночные взрывы жилых домов в Москве и других городах, — накалили атмосферу настолько, что позволили развернуть в Чечне широкомасштабные военные действия, с тем чтобы навязать ей промосковский режим.
Безжалостная война против чеченских «бандитов и террористов» («будем мочить их в сортире!») была центральным пунктом избирательной кампании Путина, обеспечившим ему сначала одобрение в парламенте в декабре 1999 г., а затем победу на выборах в марте 2000 г. (При этом экономическая программа нового президента так и осталась загадкой для избирателей). Умело играя на страхе, охватившем общество после взрывов домов, и растущем стремлении к «порядку», стоявшие за Путиным силы быстро превратили его в самого популярного политика в России, вытеснив престарелого Примакова. Впрочем, учитывая, что в их распоряжении были общенациональные средства массовой информации и особенно телевидение, это было нетрудно сделать.
Имеющая ощутимый привкус крови, стратегия вполне оправдала себя уже в декабре, позволив начать осуществление сценария в полном объёме. Пропутинская «партия», наспех сколоченная накануне парламентских выборов, получила 23% голосов, почти догнав прежнего лидера — компартию. Убедившись, что у его рукотворного преемника есть все шансы выиграть президентские выборы, Ельцин (добровольно или под нажимом) внезапно заявил о своей отставке.
В соответствии с Конституцией, это делало премьер-министра Путина исполняющим обязанности президента со всеми его царскими полномочиями и автоматически передвигало срок президентских выборов с июня 2000 г. на март, когда общественная поддержка войны в Чечне ещё не успеет ослабеть. В тот же день Путин издал указ, гарантирующий Ельцину полную неприкосновенность и защиту от всякого рода преследования. Три месяца спустя человек, ещё недавно фактически никому не известный, получил в руки суперпрезидентскую власть, созданную в 1993 г. специально для Ельцина, победившего на выборах своего коммунистического соперника Геннадия Зюганова.
Таков был тщательно продуманный ход событий, который администрация Клинтона и многие американские журналисты и учёные приветствовали как «первый в истории демократический переход власти» в России. Поддержав утверждение администрации о том, что её крестовый поход и российский «переход» получили уверенные шансы на продолжение, потому что Путин является «ведущим реформатором», один заслуженный историк заверил читателей «Wall Street Journal», что Ельцину удалось найти «преемника-единомышленника» и поставить многообещающую точку в конце собственной эпохи{167}.
Перемены начались почти сразу же.
В декабре 1999 г. американские наблюдатели приветствовали успех путинской партии на парламентских выборах как долгожданный антикоммунистический прорыв, который должен привести к более «радикальной реформе». Однако уже в январе они явились свидетелями сделки, заключенной Путиным с коммунистами в Думе в ущерб интересам американских любимчиков-«либералов». Даже обычно заносчивые американские газеты были вынуждены заняться явно не свойственным им делом — самокритикой. «Неожиданная сделка… — признавали они, — говорит о том, что вместо центристского парламента, появление которого многие предрекали после декабрьских выборов, к господству в Думе, скорее всего, вновь вернутся коммунисты, теперь в союзе с путинской партией»{168}. Это не было похоже на то, что американцы ожидали, провозглашая «многообещающий» конец ельцинской эпохи. Победа Путина на выборах вовсе не была «передачей власти», тем более «демократической». По мнению ряда обозревателей в России и в США, она включала элементы государственного переворота и советских «безальтернативных выборов», задуманных и организованных, чтобы обеспечить сохранение власти в руках ельцинского кремлёвского окружения и не допустить передачи её «чужаку». Одним словом, процесс этот не был «ни свободным, ни справедливым». (В сентябре 2000 г. газета «Moscow Times» опубликовала результаты полугодового расследования, из которых следовало, что «фальсификация» сыграла «решающую» роль в мартовской победе Путина на выборах){169}.
По сути, многие аспекты прихода Путина к власти для российского демократического процесса были шагом назад. Один российский ученый из демократического лагеря указывал, что в деле назначения собственного преемника у Ельцина была «абсолютная» власть — более «абсолютная», чем у любого советского лидера. Кроме того, как отмечает ряд обозревателей, кремлёвское грубое манипулирование средствами информации подрывало и без того дискредитированную идею и роль «свободной прессы». Двух российских комментаторов (журналиста и специалиста по конституционному праву) особенно встревожил тот факт, что назначение Путина наследником было встречено в обществе с «покорным согласием» и забытым советским, ещё догорбачёвским «одобрям-с»{170}.
И что ещё хуже, новая чеченская война Кремля 1999–2000 гг. оказалась существенным фактором, способствовавшим возвышению Путина и приходу его к власти. Положим, решение администрации Клинтона полностью или частично закрыть глаза на кремлёвские беззакония в маленькой кавказской провинции можно объяснить политикой. Но ведь то же самое делали учёные и журналисты (по крайней мере, до середины 2000 г., когда большинство из них отвернулось от Путина в связи с его поведением в деле о «независимой прессе» и трагедии подлодки «Курск»). Так, корреспондент «New York Times» охарактеризовал возобновление кровопролития в Чечне как «первую российскую действительно демократическую войну», а известный историк из Беркли заявил, что её «главная причина заключается в том, что русские хотят иметь сильное реформаторское правительство». Что касается фигуры главнокомандующего, ещё один западный журналист написал, что всё больше убеждается в том, что в Путине «Россия обрела гуманную версию Петра I»{171}.
Иного мнения придерживались российские демократы, во всяком случае, некоторые из них, такие как вдова Андрея Сахарова Елена Боннэр. Для неё беспорядочные бомбардировки российской армией чеченских городов и сел, приводящие к тысячам жертв, разрушенная до основания столица Чечни — Грозный и почти 300 тыс. беженцев являются проявлением «геноцида» и «преступления против человечества». Международные организации по правам человека также обвинили Кремль в «военных преступлениях»{172}.
Злодеяния Москвы не могут быть оправданы ни тем, что Чечня — российская территория, ни тем, что Москва имеет право вести борьбу с террористами, ни популярностью войны среди российских избирателей. Они ничем не лучше действий югославского президента Слободана Милошевича в Косово — сравнение, которое напрашивается само собой, — а возможно, и много хуже. «Реформой», во всяком случае, их никак не назовёшь.
Последствия чеченской кампании Кремля продолжали сказываться и после избрания Путина. Несмотря на разрушения, причинённые Москвой, и неоднократные заявления о победе, война продолжается, только теперь в условиях, гораздо более выгодных для чеченских боевиков. Продолжает расти роль военных и сил безопасности в российской политической жизни. Политически оправданный, но исторически нетипичный (КГБ и армия никогда не были настоящими союзниками) альянс Путина с армейскими генералами, жаждущими мести за унижение 1996 г., — только один пример.