Читать интересную книгу Гордое сердце - Поттер Патриция

— Старался, как мог…

— Это самый прекрасный подарок из всех, что я получала за свою жизнь.

Эйприл обняла Маккензи, спрятав лицо на груди, чтобы он не увидел слез радости. Маккензи привлек ее к себе, ласково провел ладонью по волосам.

— Ну-ну, Эйприл! Вы всегда так грустите на Рождество?

— Ах, Маккензи, если бы вы знали, как я счастлива, как мне хорошо с вами!

А он? Счастлив ли он? — подумал Маккензи. Если радостная мука и есть любовь, то другого счастья ему не надо.

— Милый, дорогой Маккензи, вот тебе в подарок шарф. Я сам его сделал, — сказал Дэйви. — Мамочка, а тебе — лента для волос.

— Дорогие мои мужчины, по случаю Рождества примите от меня в подарок рубашки из оленьей кожи, — произнесла Эйприл торжественным тоном. — Ну как, угодила?

— Спасибо. Большое вам спасибо, — чуть слышно вымолвил Маккензи.

Спустя минуту он стремительной походкой вышел на крыльцо. Стоял, вдыхая морозный воздух, и глотал радостные слезы.

Глава восемнадцатая

Весна нагрянула неожиданно. В особенности для Эйприл. Она с грустью провожала зиму — самое счастливое время в ее жизни, проведенное бок о бок с Маккензи в маленькой хижине среди заснеженных гор.

Помнилось только хорошее, хотя были и слезы, и вздохи, и огорчения. Ей хотелось физической близости с ним, но он после той первой единственной ночи не поддавался соблазну страсти.

Перебирая в памяти события минувшей зимы со всеми радостями — большими и маленькими, Эйприл часто вспоминала Рождество. Маккензи с тех пор будто подменили — он окружил ее любовью, вниманием и лаской.

Исчезло вечное стремление уединиться — Маккензи уже не мечталось об одиночестве. Но внешне он по-прежнему оставался сдержанным и немногословным.

Однако Эйприл чувствовала, что душевный переворот хотя и медленно, но все же совершается.

Впрочем, она давно пришла к выводу: что медленно — то прочно, а что прочно — хорошо.

Сердце подсказывало: она и Дэйви стали для него самыми близкими существами. И хотя новое отношение к ней Маккензи сделало ее жизнерадостной и деятельной, иногда хотелось поднять со дна души вечные вопросы о будущем, о семье, о доме. Но, сознавая, что он еще не расстался с прошлым, Эйприл не торопила события. Мудрый Маккензи скоро сам поймет, что нельзя слишком часто оглядываться назад, в прошлое, иначе можно упустить будущее.

Рано утром мужчины ушли гулять в горы. Волк увязался за ними — дикий зверь, словно котенок, жался к ребенку и все норовил лизнуть ему руку.

Эйприл осталась дома. Собрав в бадью вещи для стирки, отправилась к ручью. На душе было легко, поэтому работа спорилась. Закончив постирушки, привела и себя в порядок. Когда высохли волосы, легла на шелковистую траву и, устремив взор в бездонную синеву неба, предалась размышлениям. Мыслями она была с Маккензи: все события, связанные с ним, казались ей значительными и важными.

Как-то они отправились на прогулку, оставив волка дома. Дэйви спал, а зверь лежал пластом возле кровати.

В низинах еще лежал снег, но на песчаных проплешинах бобриком зеленела трава. Солнце заливало ясным, но нежарким светом верхушки сосен-великанов, на заснеженных вершинах гор лежала густо-синяя тень от высоких облаков, расходившихся тонким белым дымом на влажно синеющем небе.

Они неспешно шли по тропинке и молчали. Каждый думал о своем. Эйприл чувствовала, что его что-то заботит, но прервать молчание не решалась. Почему Маккензи так замкнут? То, что он нелегко сходится с людьми, она уже поняла, но вот о Беннете Моргане отозвался очень тепло. Что за человек этот Морган? Может, он сумеет им помочь?

Шагая рядом с Маккензи, она осторожно повела речь об этом незнакомом ей офицере. К ее удивлению, Маккензи поддержал разговор.

— В ту пору я служил разведчиком на Севере, — начал он свою исповедь. — Вашего отца вызвали в Вашингтон, а вместо него остался Бен Морган. Как-то раз он послал меня в дозор. Нашей группой командовал лейтенант — точная копия Пикеринга. Здравого смысла — ни капли. Мы должны были дознаться, кто грабит фуражирские обозы. Случалось такое, и не раз. Мне удалось напасть на след. И надо же… — Маккензи запнулся, — до чего я был неопытен тогда — вывел отряд прямиком к индейской деревушке.

Тяжело вздохнув, Маккензи помолчал.

— Не могу вспоминать о происшедшем без содрогания. Часа два я наблюдал за поселением и понял: племя, враждовавшее с жителями этой деревушки, учинило там разгром. Ни одного мужчины я не увидел. Остались только женщины, дети и старики. Я вернулся в отряд и доложил обо всем лейтенанту. И представьте, он все равно скомандовал идти в атаку. Мол, жители прячут дезертиров. Я всеми силами старался остановить его, но он приказал арестовать меня. Что я мог поделать?

Щадя Эйприл, Маккензи не рассказал, что его привязали к дереву, дабы собственными глазами увидел расправу. Слыша истошные вопли матерей, на глазах которых погибали дети, пронзенные штыками, он кричал, посылал изуверам проклятия.

— Я рвался помочь, защитить — безуспешно, — продолжал Маккензи. — Они связали меня так, что я и пальцем пошевелить не мог. А потом обвинили в нарушении присяги. Твердили, будто я смалодушничал.

Господи, какое унижение, как страдала его гордость! У Эйприл сжалось сердце. Помолчав, он заговорил вновь:

— Знаете, майор Морган и ваш отец — лучшие из офицеров, каких когда-либо я встречал. Морган выучил индейские диалекты, знает обычаи разных племен, стал настоящим разведчиком. Поставил цель — и добился своего! Он верил нам, индейским следопытам. Я имею в виду — информации, которую мы сообщали. Другие не верили, а он верил. Когда мы вернулись, я Моргана не нашел. Он был в дозоре. Лейтенант принялся сочинять небылицы заместителю Моргана. Уверял, будто в той деревушке прятались бандиты, и поэтому пришлось вступить в бой. Подлый враль! Оба орали на меня, обвиняли в измене. Бросили в тюрьму для военных… — Маккензи поперхнулся. — С тех пор я не верю ни одному белому. Цивилизованному белому, если угодно. Спорить с ними? Бесполезно! Они всегда правы, а ты — виноват. Вот тогда я поклялся, что никогда им не удастся лишить меня свободы. Никогда…

Эйприл стали понятны все его действия. Но что произошло потом?

— Я просидел в тюрьме неделю. Вернулся Морган. — Маккензи оживился. — Он поверил мне. Опросил всех, кто был там. Один солдат честно рассказал, как было дело. Морган приказал выпустить меня, а лейтенантом занялся военный суд. Когда я вышел из тюрьмы, понял: остаться в армии не смогу и кошмара того не забуду. Морган уговаривал, чтобы я не спешил, подумал. Но у меня и по сей день перед глазами те несчастные. Уехал я в горы, а пару лет назад ваш отец отыскал меня. К тому времени у меня уже была долина. Так хотелось официально оформить владение! Но для этого нужны деньги. Поэтому я вернулся.

Он умолк. После паузы со вздохом сказал:

— Знаете, Эйприл, ведь ничего не изменилось. Стоило бы зарубить себе это на носу… Уж мне ли не знать! Жестокие люди эти белые… Стерли с лица земли деревушку навахов. Ненавижу себя за то, что опять пошел к ним на службу. Но так хочется иметь что-нибудь свое, ферму, например…

Эйприл положила ладонь на его руку.

— Вы ничем не сможете помочь навахам, поверьте. Уж очень они гордые. Никогда не покорятся.

Да и Маккензи такой же! Положив голову ему на грудь, она почти физически ощущала, как мучительно он все переживает снова…

Прошло время. Казалось, Маккензи забыл об этом разговоре. Но временами она стала замечать, как затуманиваются печалью его глаза, а лицо мрачнеет. Наверно, переживает за нее и Дэйви, опасается, как бы чего не случилось, решила она. Но о возвращении в форт он не заикался. А сама она разговора не заводила — боялась услышать роковое: «Завтра едем!»

Эйприл обращалась с ним бережно. Никогда ни о чем не просила. Дни летели быстро, незаметно. Обитатели хижины Роба Маккензи радовались каждому мгновению, проведенному вместе. Надо бороться за него до конца! — приняла решение Эйприл. Если бы у них родился ребенок… Возможно, малыш привязал бы его навсегда к ней. Но увы и ах! Он ее не хочет…