— Мама… поправится? — спросил Дэйви.
— Да, но мы должны согреть ее как можно скорее.
Маккензи снял с нее обледеневшую одежду, закутал в одеяло, взял на руки, сел с ней возле огня. Дэйви растирал руки матери, дышал на них, грел в своих ручонках.
Маккензи провел ладонью по ее волосам и мгновенно нащупал огромную шишку. Господи, час от часу не легче! Следы засохшей крови. Женщину била дрожь, тело сводила судорога.
— Борись, Эйприл, борись! — Он прижался щекой к ее мокрой голове.
Судорожное сокращение мышц не прекращалось. Тогда Маккензи перенес ее на кровать. Велел Дэйви лечь рядом. Мальчик прильнул к матери, а Маккензи лег с другой стороны. Обняв Эйприл, он согревал ее своим телом. Скоро Дэйви уснул и засопел, а Маккензи, почти не дыша, прислушивался к ее дыханию. Эйприл по-прежнему была без сознания.
Опоздай он — и погибла бы! Макензи погладил ее по волосам, дотронулся до щеки. Дыхание ее постепенно становилось глубоким и ровным. Наконец веки дрогнули.
— Я люблю тебя, — прошептала Эйприл.
Маккензи крепко обнял ее. Только теперь, когда едва не потерял ее, он осознал, насколько она ему дорога.
Спустя три дня Эйприл окончательно пришла в себя. Но все еще была слаба — кружилась голова, слегка подташнивало.
Снегопад не прекращался. Хижину завалило по самую крышу. На четвертые сутки Эйприл смогла оторвать голову от подушки.
— Ну вот, наконец-то! Ну-ка отведайте моей стряпни, — сказал Маккензи, подавая миску с супом.
В жизни она не ела ничего вкуснее этой похлебки из зайчатины. А Маккензи словно подменили. Он не старался больше скрывать свои чувства. Нежно заботился о ней. Улыбаясь, смотрел, как она ест.
— Интересно, вы будете когда-нибудь меня слушаться?
— Никак не ожидала, что это настолько опасно. Так хотелось помочь вам!
— Будь я вашим отцом, уж точно устроил бы вам выволочку!
— Не знаю, как вас и благодарить.
— Я тут ни при чем! — улыбнулся Маккензи. — Это волк вас отыскал.
— Спасибо волку, но и вам тоже. Вы так заботились обо мне, пока я приходила в себя.
— А вы обо мне… — сказал он тихо. Помолчав, добавил: — Простите меня, Эйприл. За все. Я вам принес немало огорчений.
Она взяла его за руку.
— Маккензи, мы оказались здесь по доброй воле. Дэйви стал нормальным, живым мальчиком. Я так рада! И это благодаря вам. Кто мог знать, что все так обернется?
— А что, если нам уехать в Мексику? — спросил он дрогнувшим голосом. — Там никто не отыщет нас. — Он помолчал, вздохнул. — Нет, это невозможно.
— Но вы, на мой взгляд, способны творить чудеса, совершать невозможное. А вдруг получится?
— А ваш отец?
— Я напишу ему обо всем. Он поймет меня. Отец беззаветно любил мою мать. Он пережил в своей жизни чистое, глубокое чувство. Я всю жизнь мечтала, что у меня будет все так, как у моих родителей. И потом — отец без вас мне не в радость.
Надежда боролась в Маккензи со страхом, любовь — с чувством долга.
— А если у нас родится ребенок? Он будет… — Маккензи запнулся, — изгоем. Другого слова не подберу.
— Люди достойные примут его. Мой отец ценит, уважает вас. Хороших людей гораздо больше, чем вы думаете. Вспомните вашего друга, майора. А такие, как Пикеринг и Террелл… Да неужели их мнение что-то значит для вас?
— Нет, конечно!
— Так в чем же дело? — торжествующе воскликнула Эйприл.
— Не забывайте: меня ищут. За приличное вознаграждение тысячи людей ринутся в погоню. Постоянная опасность… а вы так беззащитны. Если бы не снегопад… то…
— Знаете что? — прервала она его. — Спойте песенку о принце. Ну, вы пели ее когда-то Дэйви.
— А-а-а, принц Стюарт Карл-Эдвард, — протянул он. — Боролся за английский престол, но терпел неудачу за неудачей.
Помолчав, он начал петь. Сначала тихо, потом все громче и громче. Эйприл и Дэйви замерли, вслушиваясь в мелодию старинной шотландской песни о молодом красивом принце, гонимом и преследуемом. Корабль увозит его под покровом ночи во Францию, а он смотрит в туманную даль и думает, суждено ли ему вернуться… Ассоциация оказалась слишком прозрачной. Маккензи неожиданно улыбнулся и запел веселую песенку о Белочке, Куропатке и Опоссуме.
Эйприл с Дэйви расхохотались — потешный трусишка Опоссум! Такой храбрец, а когда слышит лай охотничьих собак, забивается в нору и сутками сидит там голодный. Друзья помогают: Куропатка таскает из-под носа фермера кукурузу, а Белочка-свиристелка в это время отвлекает на себя его внимание.
— Еще, еще! — просил Дэйви.
— Про Лягушонка и Мышку?
— Да, да…
Маккензи так смешно изображал зверушек, что Дэйви визжал от восторга, а под конец захлопал в ладоши.
— Маккензи, скажите, где вы всему этому научились? — спросила Эйприл.
— В армии. Там полно хороших музыкантов.
— Подумать только! У вас просто талант.
— Маккензи, спой еще что-нибудь! — Дэйви был на седьмом небе от счастья.
В доме — мир, покой и согласие. Что может быть лучше?
Время шло. Приближалось Рождество. Маккензи ни разу не отмечал этот праздник. Для него день Рождества ничем не отличался от других дней в году. Иногда он наблюдал со стороны за веселой предпраздничной суетой в гарнизонах, к которым был приписан. Для разведчика наступала относительно спокойная неделя. Он уезжал в горы, где отдыхал душой. Его никогда не приглашали принять участие в праздничных хлопотах, но даже если бы и пригласили — отказался бы, потому что более всего ценил одиночество. Кроме того, считал, что религия — сплошное ханжество. Разве можно убивать, унижать людей, если Сын человеческий призывал к человеколюбию?
Но если Маккензи всегда относился к Рождеству со спокойным равнодушием, то Эйприл, напротив, с детства любила это время, наполненное любовью и волшебством. И теперь ей хотелось доставить радость своим мужчинам.
Какое же сегодня число? Не определишь, к сожалению. Но какая, собственно, разница! Праздники можно устраивать каждый день. Дарить друг другу радость и любовь — долг каждого христианина. Хорошо, она сама выберет день праздника! Эйприл громко объявила, что до Рождества осталось десять дней.
Что бы такое придумать? — гадал Маккензи. Он принес из леса пушистую елочку и схваченные морозом ягоды. Эйприл нанизала их на нитку, сделала бусы.
Подготовка к празднику закипела. Эйприл и Дэйви мастерили игрушки, готовили сюрпризы. Смеясь, прятали, стоило ему подойти. Маккензи тоже охватил азарт. Украдкой он вырезал из можжевелового корня фигурку мальчика для Эйприл, а для Дэйви — волка.
— Мамочка, что мне подарить Маккензи? — загорелся Дэйви.
Эйприл задумалась.
— Знаешь что, смастери шарф. Вот возьми кусочки моей шерстяной юбки, шить я тебя научу.
Она показала сыну, как подрубают ткань, терпеливо учила, как делать стежки. Стежки получались неровные, зато ребенок все делал сам. Тайком трудился над подарком для своей любимой мамочки — разукрашивал широкую ленту для волос.
В Рождество утро выдалось солнечное и ясное. Маккензи встал пораньше, достал из тайника свои подарки и спрятал под елкой. Подбросив поленьев в огонь, сел у очага, поглядывая на спящих мать с сыном. На душе было спокойно и радостно. Что бы ни случилось, думал он, они навсегда вместе.
Эйприл проснулась, глянула на Маккензи и, одарив его лучезарной улыбкой, сказала:
— Доброе утро! Счастливого Рождества!
— А два ленивца все еще нежатся в постели, — пробурчал тот шутливым тоном. — Вот и наступил ваш любимый праздник!
Он подошел, взъерошил Дэйви волосы. Мальчик улыбнулся сквозь сон и вдруг широко распахнул глаза, вспомнив, какой сегодня день.
Эйприл поднялась, надела старую рубашку, брюки. Подпоясалась веревкой. Другой одежды не было.
И тут раздался радостный вопль Дэйви. Он нашел деревянные фигурки под елкой. И сразу схватил волка.
— Другая фигурка для вас, Эйприл.
— Спасибо, Маккензи. Господи, да это же вылитый Дэйви!