Я с радостью принял предложение. Вечером я занялся устройством. Притащил в рубку несколько матрасов, подушек, одеял. Сделал из стола что-то наподобие тахты, на диванчике укрепил сетку, чтобы мальчик не упал во время сна, помыл палубу. Все было готово, можно принимать гостью. Я успокоился. Конечно, это была не каюта люкс, и даже не каюта третьего помощника капитана на приличном судне, но жить в рубке все-таки было можно.
Девятнадцатого утром я отправился на вокзал. Когда я увидел жену и сына, все мои опасения и тревоги улетучились. Я так обрадовался, что они приехали. По дороге в порт я спокойно объяснил Лидочке, что у нас случилась авария с котлом и сейчас судно стоит без паров, но пусть она не беспокоится, нам любезно предложил каюту мой приятель капитан, ну, помнишь, тот самый дядя Ваня, что плавал старпомом на «Товарище»…
— Тот самый, который отпускал тебя так часто на берег в Одессе? — лукаво спросила Лидочка, и мы оба засмеялись. Ведь это было прошлое, а теперь я на правильном пути, плаваю штурманом на хорошем пароходе.
По мере нашего приближения к «Эльтону» настроение мое начало портиться. И не напрасно. Когда мы поднялись по обледенелому трапу на борт и Лидочка увидела грязные, все в ржавых подтеках надстройки, захламленную обломками досок, старыми котельными связями палубу, тонкую обшарпанную трубу, в глазах у нее что-то изменилось.
— Это твой пароход? Надежный, маленький, чистенький?
— Да, мой, — как можно развязнее ответил я. — Что особенного? Ремонт. Все суда так выглядят, когда стоят в ремонте. И нечего тебе расстраиваться. Глупая фанаберия! Всем женам лайнеры подавай. А кто же на этих будет плавать?
— Я не расстраиваюсь, и это не фанаберия, — печально сказала Лидочка. — Мне не нужны лайнеры. Мне тебя жалко и боязно за тебя…
Я уже проклинал себя за то, что сказал ей про эту фанаберию. Она никогда не хотела, чтобы я плавал на лайнерах, она требовала только надежного парохода.
— …Ведь он же старый как мир, твой пароход, и может развалиться в хороший шторм, — продолжала Лидочка. — Я не могу быть спокойной, пока ты плаваешь на таком… По-моему, сюда только в наказание посылают.
— Ничего подобного. Спроси у капитана, я тебя с ним познакомлю, вот отремонтируем, и будет не хуже других. Пойдем на «Спартак» в нашу каюту.
Как только мы пришли в рубку, сынишка начал теребить меня. Требовал, чтобы я показал ему руль. Пришлось выполнить его желание, благо штурвал находился рядом с нашей «каютой». Потом я дал ему мегафон, и он с восторгом принялся гудеть и командовать. Мое присутствие больше не было нужным. Молодой «капитан» стоял на мостике. Лидочка распаковала чемоданы, и рубка вдруг приняла жилой и уютный вид.
— Знаешь, здесь очень мило, — сказала жена, присаживаясь на диванчик. — Я не жалею, что приехала. Посмотрю, как ты живешь, и тебе будет веселее. Правда?
Я был так ей благодарен за эти слова.
Спустя несколько дней «дед» заболел воспалением легких, за ним свалился второй помощник. Их отправили в Ленинград. Один за другим под разными предлогами начали уходить матросы и кочегары. Капитан никого не задерживал. Приказом по судну Михаил Иванович перевел меня во вторые помощники.
Приехал новый старший механик. Это был человек лет тридцати пяти, высокий, с большой лысой головой, пухлыми губами, широким носом и светлыми голубыми глазами. По его выговору мы поняли, что это архангелец. Звали его Александром Алексеевичем Терентьевым.
Он долго бродил по замерзшему судну, облазил всю машину, кочегарку, жилые помещения, и когда мы собрались на камбузе, — теперь днем он был нашим постоянным местом пребывания, — посиневшими от холода губами сказал капитану:
— Хороший пароходик. Вот дадим ремонт и еще как плавать-то будем.
Михаил Иванович улыбнулся. Кажется, это была его первая улыбка за недели нашего совместного плавания.
— Вот и я говорю, что пароход хороший. Руки надо приложить.
— Приложим руки, — спокойно сказал Терентьев, и я сразу поверил ему. Пароход будет плавать.
Морозы ослабели, и мастерские прислали на судно рабочих. Александр Алексеевич действовал энергично. Вскоре после его приезда привели в порядок питательный насос, и новый «дед» с оставшейся командой установили его на место, заложили огни в топки. Через сутки в грелках парового отопления забулькала вода. Команда могла возвращаться на судно. Начался настоящий ремонт.
Забегу несколько вперед… В конце сентября 1936 года я встретил Михаила Ивановича на причале Ленинградского порта. Капитан сверкал золотыми нашивками, блестящими пуговицами, ослепительным крахмальным воротничком. Новый с иголочки форменный костюм отлично сидел на его сухощавой фигуре. Он посвежел, помолодел и никак не походил на того капитана Павлова, с которым я познакомился на «Эльтоне».
— Ну как плавается? — спросил он, пожимая мне руку. — Ушли с «Эльтона»?
— Ушел. А как вы? Где?
— «Турксибом» командую. Сегодня в рейс ухожу, в Испанию. Сейчас тороплюсь на судно. Там должен быть митинг. Пойдемте?
Я знал, что экипажу парохода «Турксиб» было оказано большое доверие — доставить собранное в Советском Союзе продовольствие и подарки для женщин и детей сражающейся с фашистами Испании. Значит, капитаном там Павлов. И в этот трудный, опасный рейс послали именно Михаила Ивановича. Спокойного, выдержанного, невозмутимого. Хорошего человека.
«Турксиб» стоял расцвеченный флагами. На грот-мачте под отходным флагом развевался флаг Испанской республики. Сотни провожающих толпились на причале. Михаил Иванович извинился и поднялся на судно. Начался митинг. С напутственными словами к морякам обратилась народная артистка Корчагина-Александровская. Я узнал ее. Говорили знатные рабочие, академики, служащие разных учреждений. Последнее, заключительное слово предоставили капитану. Он сказал очень коротко:
— Мы оправдаем доверие ленинградцев.
Под торжественные звуки «Интернационала» пароход отошел от причала. Тяжелым был этот рейс. Фашистские военные корабли подстерегали, ловили «Турксиб», но капитан Павлов привел его в испанский порт Сантандер благополучно. За смелость, находчивость, за отличное выполнение задания Советское правительство наградило Михаила Ивановича орденом. Тогда это было большой редкостью. А позже, во время Великой Отечественной войны, за плавание в северных конвоях в дополнение к нашим наградам капитан получил от английской королевы белый крест Виктории. Так высоко было оценено его мужество даже союзниками.
Встретился я и с «Эльтоном». Он грузил доски в Механизированной гавани. Чистенький, с зеленой подводной частью, только что выкрашенный свежими красками, пароход походил на игрушку. Я поднялся по трапу, зашел в кают-компанию. Она сверкала чистотой и порядком. Походил по палубе, спустился в помещения команды. Все было неузнаваемым. Каюты перестроили, увеличили, столовую перенесли в среднюю надстройку, установили хорошую вентиляцию. Я встретил боцмана Козьмина. Он все еще плавал на «Эльтоне». Серега обрадовался моему появлению. С гордостью водил меня по судну, спрашивал:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});